Собери себе рай

Из моих наблюдений следует, что не устраивают похорон супругам, близким родственникам и дедушкам-бабушкам. А вот если скончается ребенок: девочка-подросток в автомобильной аварии, парень со скалы свалится – вот тогда устраивают церемонию. Может, это потому, что так тяжко согласиться со смертью в молодом возрасте, и тогда человеку по настоящему необходимо это из себя выдуть.

Так что родители детям похороны, скорее всего, устроят, а вот дети родителям – уже нет.

Наша бабуля в Кралупах четко не желала для себя похорон. Она терпеть не могла сожаления и сочувствий. Это был вопросом гордости, возможно, и неправильно понятой, но тут ничего уже не поделаешь. Она говорила: Бара, я не хочу, чтобы кто угодно с нашей улицы шел на мои похороны и надо иной убивался. Она была командиршей, и она не вынесла бы, что над ней склоняются, в то время, как сама она лежит.

У нас гроб стоит на катафалке, мы запускаем три-четыре музыкальных фрагмента с пленки, после чего голос должен взять распорядитель, который скажет что-то о покойном. Еще от имени семьи он поблагодарит за приезд. Только после того все встают, а гроб медленно опускается под пол, где совершается кремация.

Иногда семьи распорядителя вообще не заказывают. Не знаю, то ли так боятся слов, которые прозвучат, то ли желают сэкономить. И всегда в таких случаях, когда потом приходят оплатить счет, говорят: как жаль, что не было распорядителя, что никто ничего не сказал. Какое-то все было незаконченное. Ведь оно хоть перед гробом и стоит табличка с фамилией, и каждый знает, на чьи похороны он прибыл, ведь следовало бы сказать вслух, кто умер, и поблагодарить его за то, что он был здесь, с нами. Должен произойти некий четкий акт прощания. Должен наступить тот самый конец.

В Остраве имеется возможность, чтобы родственники через окошечко наблюдали за въездом гроба в печь, печь у них так красиво обложена кафельной плиткой, у нас – нет, у нас больше на фабрику похоже.

Товарищество Друзей Кремации было основано в 1899 году, оно считало, что распространяет современную мысль. Вообще, это Товарищество было массовым чешским движением, феноменом. Церковь уже со всем согласилась, священники приходят в наш крематорий, и здесь они проводят свои таинства. По всей Чехии семьдесят шесть процентов покойников превращаются в пепел.

Наш крематорий в Усти над Лабем является крупнейшим крематорием во всем северо-чешском регионе. С 1927 года кремации мы подсчитываем: сто шестьдесят тысяч человек.

Зато наверху тут у нас два красивых церемониальных зала. Для каждого имеется комнаты ожидания: отдельно для семей, отдельно для гостей. Лифт для гроба в малый зал, лифт – в большой зал. Это вот большой зал, построен он в 1987 году: бетон, дерево и стекло.

Основная стена треснувшая, все говорят: о, у вас тут бетон треснул. А это специально спроектировано: трещина, рана, шрам. Некоторым нравится, некоторым нет.

Обогрев всего этого, с этими гигантскими стенами из стекла стоит нам сумасшедшие деньги. Мой коллега директор крематория в Хомутове – вам следует знать, что во время сожжения одного тела в печах мы затрачиваем 640 кВт энергии, которая вылетает в трубу, и никакой с нее пользы – а у него, в Хомутове, к чему я и веду, энергия перехватывается, направляется в систему центрального отопления, так она дает тепло для всего здания.

Когда нет похорон или вообще какого-либо обряда, контора забирает тело из больницы, помещает его в гробу – это такие безобрядные гробы, в Чехии мы изготовляем их из оклеенной бумагой ДСП, мне это не нравится, , штука совершенно ужасная, только я никак на это повлиять не могу – и привозит к нам.

Слышите? Акустика исключительная, никаких микрофонов не нужно. Да, да, это стекло.

Ну, такой толстый стеклянный лист. Чтобы покойник, если гроб открыт, не контактировал с людьми.

Нет, подойти к нему нельзя, если гроб открыт, покойник может быть только за стеклом.

Да, я знаю, что в у вас в Польше по-другому, мне известно. Именно так товарищи для нас и выдумали. В селе, в часовенке возле открытого гроба находиться можно, а у нас запрещено законом. Даже супруга покойника не может подойти к нему и, допустим, поцеловать. Может, в больнице, у патологов, а у нас – уже нет.

В деревне такое еще терпят, а у нас – уже нет.

Траурная церемония длится где-то с полчаса. Но бывает, когда много соболезнований, что и минут сорок пять.

Когда гроб уже исчезнет в полу, все расходятся. Урну ожидают дня два, но если нужно, если кто издалека, и ему срочно, то можем успеть и часа за три.

Само превращение в прах длится час и пятнадцать минут. Когда-то урны были металлическими, теперь из пластмассы, так что горячий пепел класть в них нельзя. В печах имеются устройства, которые золу охлаждают. Но чаще всего, погребальные фирмы забирают у нас урны в четверг, а потом договариваются, чтобы забрали уже у них.

И вот тогда-то может, хотя и не обязательно, должна состояться вторая часть похорон - торжественное захоронение или рассыпание этого праха.