Собери себе рай

Если кто говорит, что не желает устраивать похорон, потому что ему и так хватит всех тех неприятных чувств, то видим какую-то попытку – даже не столько, возможно, отвернуться от реальности, сколько отвернуться от чувств, которые та несет. Тогда мы эту реальность и видим, и не видим. Боюсь, что у нас происходит задержка или какая-то деформация психического развития. Поскольку для развития психическая боль и способность ее переживать – это как бы топливо.

Похороны без совершения обряда регистрируют уже даже в традиционно католической Моравии. В 2006 году для четверти покойных жителей Моравии никакой церемонии не проводили.

Я хоронила бабушку. Похоронная фирма обещала, что они устроят "достойные похороны". На кладбище мы увидели кучу чужих людей и были удивлены, что у бабушки столько знакомых. Кто-то спросил: "Вы тоже на похороны Кветуши?". "Нет, - прозвучал ответ, - на похороны Арноштки".

Оказалось, что это общие похороны, то есть, для четырех семей, вместо нашей одной, с четырьмя урнами. Семьи одна другую не знали, так что пришедшие на похороны перемешались. Глупо было бы отказаться от участия в церемонии, поскольку от этого городка до Праги дорога длинная, жара невыносимая, и ни у кого не было ни сил, ни желания приезжать туда второй раз.

Содержимое урн высыпали в ямки под музыку, звучащую из ужасного портативного магнитофона, произведенного в начале девяностых годов. в Чехии их называли погремушками, потому что они ужасно хрипели.

Под конец церемонии распорядительница сказала: "Наши покойные останутся в наших сердцах, спасибо за достойное поведение на траурной церемонии, а если вам потребуются справки об участии в похоронах для ваших работодателей…" И все это она сказала одним предложением!

Ко мне домой пришли с пирогами, с вином, с пивом. Спрашиваю: вы где были? А ты знаешь, как раз сегодня Алена забрала Яна, так мы подумали, может пойдем к тебе, посидим. Может, споем чего-нибудь. А я смотрю, что-то тут не так, ведь Яна нет в живых, причем, добрых уже три недели. "Так а где же Ян?" – спрашиваю. "А вот он, в пакете", - и показывают мне пластиковую урну.

Мы поставили ее на подоконник, потому что мне как-то не хотелось ставить ее на стол, где были те пироги. Я сделала салат, проболтали до самого утра. Была его сестра и двое знакомых; один такой очень музыкальный, он пел те песни, что нравились Яну. Поначалу как-то было официально, наверное, по моей причине, а потом разошлось. Мы чокались с урной бокалами, говорили: "Мы тебя не забудем и будем тебя любить". И вот теперь я себе думаю, что после смерти для несчастного Яна ничего более замечательного не могло и случиться. Кроме боли и печали есть ведь приятные воспоминания и смех. Так что эти обычные похороны можете себе сунуть, сами знаете куда.

Ушли они в четыре утра. Я давно уже не видела жены, которая бы так согласилась со смертью мужа. "И что ты теперь будешь делать с этой урной, Аленка?" – спрашиваю под конец. "Ну, даже и не знаю, может, ребята решат. Насколько я их знаю, то, скорее всего, рассыплют прах с какого-нибудь холма над Прагой".

Эту урну она должна была завезти на следующий день матери Яна, чтобы старушка попрощалась с ним как-то по-своему.

Думаю, что это тоже траурный обряд, только другого рода и в более приятной атмосфере.

Знакомая с дочками пошла с урной, в которой был прах отца – сначала в пиццерию, а потом в кондитерскую. Потому что девочки любили пиццу, а их дедушка – что-нибудь сладенькое.

А плач, крики, страдания?

Здесь никто не любит страдать.

Сегодня в газете я видел фотографию женщины с маленьким ребенком, а рядом другую: спина той же самой женщины с огромной татуировкой, изображающей красивого зеленого павлина на красной ветке. Эта женщина – директор в Государственном Фонде развития. Подпись под снимком говорил, что пани Тереза физической болью, переживаемой при изготовлении тату, хотела заглушить психическую боль после смерти матери.