Собачий царь

А леса вокруг тёмные, еловые, тишину в ветвях затаили и молчат. Щётки хвойные за патлы хватают, клоки выдирая. Молодые лиственницы хлещут по щекам. Путается шелуха в бороде. Где-то рядом вечер крыльями сизыми машет, прохладу нагоняет. Вот уже, поуютней нахохлившись, начинают сосны дремать. В один миг охладился лес, сощурился, шевельнулась ночь под рваными крыльями ёлок, поползла меж стволов. Сейчас она растянется от земли до небес, и настанет вокруг темнота. «Ох, – умоляю, – лес дремучий, меня не мучай. Расступись на два шажка, выпусти старика».

Дышит мне в затылок ночь фиолетовым холодком, безжалостно темень на пятки наступает. Бегу со всех ног, окаянную тропинку потеряв. Оглушённое всё вокруг, безответное. Сосны по сторонам пляшут, в чащу тащат. Тут и там подозрительно ветки шевелятся. Всякая нечисть за стволами скрывается, за спиной кувыркается. Тени на хвойном ковре чёрными лохмотьями разбросаны. Но вдруг вроде бы впереди сверкнули небеса средь еловых шуб. Замелькали меж стволов синеватые лоскуты, неохотно шевельнулись ели, нахмурили кедры пушистые брови, затрясли колючими бородами и воинственно шикнули, что прощают в последний раз. Надорвался лес, словно не тайга отступилась, а льняная рубаха на локте треснула. Это не бахромка на ветру колышется, а ёлочки молодые уходят вдаль по высоким берегам реки. Не лохмотья на кромке темнеют, а сосенки корявые за обрыв цепляются, чтобы в воду не упасть, – на краешке выплясывают. Нависаю и я на крутом берегу. Надо мной небеса синие с робкими первыми звёздами, а в реке стена тайги отражается.

Текут по спине сорок восемь потов. Грудь угли красные насквозь прожгли. В горле – синий огонь. Глаза помутились – еле-еле дышу и дрожу. А вот и моя тропинка с чудинкой. Топчется вдоль берега, больше никуда не убегает и посмеивается. По камешкам, по глине, по корням еловым ведёт она меня к реке. Здесь, на пологом берегу, притаились, не выдавая себя ни единственным огоньком, пять чёрных сараев. Но почему ж не брызжет из щелей человечий плач? Что не льётся из труб песня пьяная? Да и ссора с визгом, с мордобитием из окошек низких не доносится? Не видать нигде, чтобы сети сушили. Лодок, кверху дном перевёрнутых, ни одной у реки не лежит. Окна заколочены, двери забиты, трубы холодные в небо тычут. Стало быть, оставили комнатки тесные, бросили кухоньки душные все бойкие девки, с ними – малые детки, пьяницы-муженьки и столетние старики. Кто ходить и бегать умел, покидали ковры в сундуки, запихнули тряпьё в чемоданы, разбежались в чужие края, разлетелись в заморские страны: луковое горюшко забывать, самоварное золотце добывать.

На краю рыбацкого поселка, будто сирота конопатая, кособокая изба-читальня притулилась. Наклонила соломенную крышу, недовольно крылечко скривила, словно яблочком недозрелым угостили. От усталости чудится мне в её окошке огонёк: сверкнул, дрогнул, опять исчез. Не пора ли уходить из этих мест? Вот-вот: снова как всполохнёт. Кто-то там, у окна, всё же есть. Затаился среди книг не наш, не ваш, свечку ручищей прикрыл и за округой безлюдной приглядывает.

Распорол тишину звук, перерезал дыхание. Загалдели разбуженные птицы в лесу. Звери глубже в норы забрались. Рыбы под корягами схоронились. Хорошо пошумели, обстоятельно, так-то вот заиками детей оставляют. Чуток в беспамятстве постояв, быль в уме перебрал, от небылиц отмахнулся, и вскоре происшедшему грохоту подходящее объяснение всё же нашлось. Где-то там, в тесной комнатке читальни, соскочила с крючка овчинная безрукавочка, мышь спящую напугала. Серая побежала, а за ней – две подружки вдогонку, да в потёмках задели подпорку. Зашатался хромой стеллаж. Каменный идол Некрасова с верхней полки стремительно ухнул, на лету книжки разбрасывая. Одна, две, три, ещё том. Половую доску головой прошиб. Пыль столбом. Закружилась пустая чернильница, заплясали банки и бланки, барабанят по полу от души химические карандаши.

Любопытством ужаленный, направился я к читальне. Нырнул, голову в плечи вжав, в густую наваристую неизвестность. Стал чужие сенцы в потёмках обшаривать. Две корзины нашёл с молодой свёклой, косицу лука у стены разгадал, дождевик на гвозде нащупал… Кругом ни звука, если прислушаться вскользь. А если как следует ухом пошарить, много из этого омута набирается. Мышь неподалёку книжкой обедает. То ли часики за шкаф завалились, то ли сверчок за фанерной стеной тикает. Жаба, что ли, поёт в подполе? Или курица сквозь сон причитает? Что-то легонько доносится с улицы: Ветерок Речной в темноте резвится, ветками по окошку стучит.