Собачий царь

Кисли мы с подружками на полке книжных новинок, сырели по соседству с голубиным гнездом. Мелькали пылинки. И кукушка плакала вдалеке. Мыши приходили в будни и в празднички, переплёты с голоду уплетали. Трясогузка прилетала, моль из-под корешков вылавливала. Гусеницы осторожные таёжные наши листики пожелтелые глодали. Плесень на страницах разрослась, а цвела она чёрными цветочками с запахом горчицы и пороха. Голубята в читальне летать учились и от страха в полёте гадили. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь щели в заколоченных окнах, добела обложки выжигали. Капало в трёх местах с потолка, лился осенний дождь на титульный лист, краску с картинок слизывал. По ночам врывалась в наш полусон песня волчья. Среди бела дня вдалеке грохот выстрела живое и мёртвое сотрясал. Онемели мы, новинки десятилетней давности. Озябли под паутиной Сыроеда Одноглазого, здешнего столетнего паука. А меня и вовсе стиснули с обеих сторон отсырелые плечистые книжищи. Как купчихи, выстроились в ряд и заумно, весомо молчали. Стояло вокруг безветрие. Моталось окрест безмолвие. Тянулось время смолистое, день в ночь неторопливо перетекал, рассвет с закатом безразлично перемигивался.

Вдруг, после ворчливого осеннего дня, средь ненастной тёмно-синей полуночи врываешься в наш отдел периодики ты, дядька Посвист. Студёные ветра свистят в твоих волосах, а в бороде снежинки поблёскивают. Вот уж и заплясали под потолком весёлые сквозняки, растолкали ненасытную моль, вихрем взметнули затхлую книжную пыльцу. С непривычки, холодком разбуженный, возмутился фанерный стеллаж, нагловато встал на пути, ну да ты его впотьмах не заметил и с разбегу в щепки разнёс.

Ты теперь в нашем отделе хозяин, кому хочешь периодику разбояривай. А меня лучше кинь, дядька Посвист, голодной печи в пасть. Алому пламени на растерзание отдай. Только не оставляй на полке книжных новинок, ещё десять лет с подружками помалкивать, под боком у толстобрюхих томов существование влача…»

Хитрила бойкая книжечка. Где уместно – погромче всхлипнула. Льстецы покрупней подсыпала, на все лады похвалы щебетала. Обаяла. Пожалел я щуплую за негордый рассказ. Чтобы не замять, бережно, словно денежку в полцарства величиной, спрятал в карман тулупа. Пусть покамест полежит, обсохнет, по соседству с двумя отвёртками, клубочком, отгоревшей лампочкой и огрызком чернильного карандаша. А на кой её применить – там видно будет.

Подтолкнул тихонько вторую дверь, с наспех замазанным стеклом. Затрещала на радостях книжечка: