Настороженно Лохматый поглядывал. Кой-чего до него доходить начинало. Разве видано, чтоб без всякого повода, в будний вечер, не отмеченный праздничком, за три месяца до Нового года баба жадная пир устроила, все припасы зараз извела? Заподозрил он, что заранее разговор намечался. Давно потолковать Лопушиха задумала, удобного момента ждала. Обкормила холодцом на свиной ноге, опоила холодной водочкой, огурцов солёных хрустящих, сыра пряного, сала острого закусить дала. Щедро, с радостью, добавку накладывала – до отвала мужика угостила, с задней мыслью за ним наблюдая. А мужик-то и рад наворачивать, что давали – жевал, будто бык на убой. Луком сочным холодец заедая, огурцом ароматным хрустя, ни о чём простодушный не думал, дали водочки – пил и пил себе. Разогрелся Лохматый, развезло его, отяжелелые ноги в пол вросли, руки хваткие стали ватными и безвольно на стол опустились. Тут пошла Лопушиха расписывать, клонила плутовка к недоброму. Издали приступив, с осторожностью гнула своё. Медленно сползала с глаз пелена сытая, голова от одури хмельной трещала. Чувствовал Лохматый, неохотно трезвея: будто малая плотвица на крючке, вертится перед носом разгадка, но ухватить её никак он не мог.
Облетел Недайбог круг над лесом, на сосне высокой присел отдышаться. На суку вороньи перья уселся расчесывать. Над деревенькой сурово склоняясь, тенью тревожной укрывал дворы. Смекал, окаянный, куда бы податься, у кого в избе заночевать. Обомлела я. Оледенела я. Хоть чесалась, как назло, спина под кофточкой, шевельнуться боялась и поближе придвигалась к стене. А соседи всё толковали. Тарахтела Лопушиха неуёмная, выводя на блюдце чайной ложечкой заковыристый узор, одуряющий: