Собачий царь

Суховей Здоровяка в деревеньку наведался, отворёнными фортками постукивал, вывешенные на заборах половики трепал. Как-то вдруг из пятки Лопушихиной выползла чернявая лягушка-проклятьице. И за холодильник ускакала. Значит, что-то теперь да наладится. Видно, порча всё же была. А кто учинил её, пойди угадай. Раззадорившись, духом воспрянув, разбираться под крыльцом Лопушиха затеяла. Шумно мусор всякий, бутылки порожние, ржавые банки консервные, спутанные мотки проволоки в здоровенный мешок сгребла, чтобы после в овраг снести. Нежданно-негаданно под крыльцом трухлявым, в ямке, проливными дождями проплаканной, почернелое своё понукальце нашла. В кулачок зажала, на кухоньке заперлась от пытливых глаз. Водочки две полные стопки залпом выпила, в фартук безутешно расплакалась и решила покуда об этом от людей смолчать. А на следующий день, в пятницу, восемь белых коз под окном вагончика пробежались. Но курица петухом не кричала ни разу – вот тебе и Дайбог.

Распушилась трава, обогрелась земля-именинница, предвещая урожай богатый, ведренный. Охая, на судьбу жалуясь, бабкиной шалью поясницу обмотав, высадила Кручинина картошки пять концов. А на следующий день Крайнев высадил синеглазки своей семь большущих гряд. Тармура-старуха на трухлявой лавочке сидела, на белёсом солнышке жмурилась и, приставив костлявую ладонь к бровям, неотрывно следила за кромкой леса, Ветра Лесного ожидая. А сажать ничего не думала. Только снова взошёл возле её погребка чеснок-заморышек, одичалый лук с горчинкой стрелами зелёными в небо нацелился.

Пошушукавшись, вздумали Крайнев с Кручининой учредить на огороде Лопушихином вдовий день. Рано утречком, не спросившись, объявились к ней с граблями, с лопатами. И давай листву прошлогоднюю на её огороде в кучу сгребать, мусор всякий в другую складывать, землю каменистую, спящую тормошить, будить, под грядки вскапывать. Будто руки хозяйкины отнялись-опустились, вроде как вдова она окончательно.

Выбежала Лопушиха нечёсаная, расшумелась, раскричалась, аж охрипла. Вилы из сарайчика выхватила, пошла пырять наугад. И помощничков-накликателей с грядок своих некопаных прогнала. Ну, тогда решили соседи проучить грубиянку, не на шутку хором разобиделись, разговаривать с ней перестали. Одна старуха Тармура и здоровалась. Помощь по огороду предлагала, как обычно: хоть за кружку крупы перловой, хоть за старый тулуп. Но потом Ветер Лесной с гулянки воротился, три ночи подряд повсюду буянил. А старуха Тармура, забоявшись, убежала от него подальше в лес.

Свил гнездо на кривой сосне дрозд-деряба, незаметно подступало время щей щавелевых с первой робкой кислинкой. Расползался по округе, дребезжал в закатных лучах сытный запах тушёнки и наваристый, вкусный пар. Пролетала над опушками стая перелётных серых уточек. В пятый раз по грязи, по чащобе в райцентр пешком наведавшись, получила Лопушиха на почте от Лохматого письмо запоздалое. Поначалу даже не поверила. В первый миг не совсем поняла. Оглядела конверт придирчиво. Ничего не нашла подозрительного: три неброские синие марки с Царь-пушкой, штамп почтовый, индекс получателя, адреса «Куда», «Откуда», как положено. Только почерк больно опрометчивый. Буквы слишком дерзко расшвыривал. Раскидал-разбросал цифры индекса. По нетрезвости, что ли? Или от тусклого света? Или, может, подгоняли – спешил? Взвыть хотелось, но сдержалась и не всхлипнула. На крик кричать хотелось, да стыдно, совестно от людей. Драгоценный конверт за пазуху упрятала. Как дошла до дома – и не упомнить. Объявилась в деревеньку по колено в грязи, растрёпанная. В рваной юбке, с исцарапанной в кровь щекой. Нос утёрла уголком фартука. Тесаком для резки сала конверт вспорола. Пальцами одеревенелыми листик в клеточку достала. Со слезами пять раз то письмо перечла:

«Эх, отшумело лихолетье, разбросало междометья, нынче в самом разгаре великий московский жор. Лихо рвётся еда в поле зрения. И спасенья от неё не найти. Куда ни гляну, всюду мечутся пельмени да дыни, сухарики, калачи, пирожки из печи на глаза бросаются, баламутят. Как тут кинешься наутёк – из витрин, из ларьков, с неизвестных лотков, из подвалов глухих, из тугих кладовых на рожон прут блины да мочёные яблоки, устрицы бесстыжие, срамные сосиски в тесте. Слойки с ветчиной, пироги с курагой в душу влезть хотят, ароматами рассудок окрыляют.