Собачий царь

Забулдыги-псы блохастые стылый ветер московский нюхали. Тени придорожные облаивали. На прохожих сдавленно рыкали. Чуял Собачий царь неумеху где-то поблизости. Пропадающего бездаря, что с простой своей сказочкой не справился, давненько заприметил Брехун. Уж два месяца, как взял след. И сегодня наконец решился Лай Лаич с нерадивым Водилой встретиться. В глаза ему заглянуть, ил со дна душонки вычерпать, жалобы да отчаянные просьбы выслушать. А потом уж решить, что к чему. Неспешно эдак, снисходительно, приближался Брехун к мосту Нагатинскому, будто за день дюже уработался, от всего вокруг не в меру утомлён. На лице он нёс пудовое спокойствие, на устах нёс ухмылку многозначную, сам украдкой принюхивался и приглядывался: нет ли захудалого поблизости, не бредёт ли навстречу беспелюга, не проносится ли мимо в бездорожнике горемыка, со своей судьбой несогласный? В свете фонарей искристых щурился Лай Лаич, что-то чуял в двух шагах, совсем поблизости. От морозца и от нетерпенья скалился. Жёлтыми клыками поблёскивал. Хитрыми глазёнками быль прозревал. Но впотьмах никого не находил.

Не понял Вадим ничего. Только голова разболелась от самогона на вечернем хлёстком ветру. Надеялся, может быть, не ушёл Топтыгин, а погасил спиртовку, наблюдает самолёты и зимние белые звёзды где-нибудь поблизости, в темноте. Ох, странный человек этот Топтыгин, вроде бы кроткий, а будоражащий. Надо от него держаться на расстоянии, беседовать с ним осторожней.

Ветер гуляет по реке, засыпает Вадима колким снежком. Вот уж стали его шаги увереннее, лёд под ногами перестал ходить из стороны в сторону, вернулась река в берега, прояснилась темнота. Прорубь и лунки главаря-рыбаря по правую руку нарисовались, за вечер удочки почти вмёрзли. Сколол Вадим лёд, удочки смотал, из бидона мёртвого окунька выплеснул. Рюкзачище на плечи взвалил. И отправился наутёк. Не помнил он, как на берег взобрался. Срывался, падал, лежал лицом в лёд. Смеялся, плакал, а снег его за щёки покусывал, в подбородок впивался осколками.

Когда шёл он по набережной, запыхавшийся, по лицу текли ручьи талые. Никого по пути не встретил он. Ни пса бездомного, ни захудалого прохожего. У метро заплутал, поплёлся пешком. В одной руке – чужие удочки норовили развернуться, крючками за дублёнку хваталась. В другой руке поскрипывал тяжёлый ящик с блёснами, бросить его как-то не решался, нельзя же так. Брёл Вадим напрямик по газонам. Лавочки перешагивал, лужи перепрыгивал, незнакомые заборы перелезал. Сквозь потёмки замоскворецкие ломился, огороженные ларьками площади да тревожные дворы, как придётся, напролом пересекал. Плутал, путал следы, чувствовал чего-то поблизости, а понять до конца не умел.

А назавтра, проснувшись затемно, крепко стал на свежую голову он раздумывать. Опознал его Топтыгин не случайно. Для чего-то ведь бубнил, что сном беспокойным была прежняя канительная жизнь. Может, так оно и лучше бы. Чтобы сном оказалось всё прошлое. Зато теперь уж точно проснулся. Одурь дрёмы развеял по реке.

Плохо только, горевал Вадим, что Лай Лаич Брехун, Собачий царь, не внушающий особого доверия, бродит по пятам, крадётся поблизости, поджидает вопля отчаянного, подстерегает стона да жалобы. И в любой момент готов вмешаться, пёсью лепту свою в жизнь внести. Догадался Вадим и о многих других неприглядностях, что человеку, крепко оступившемуся да спросонья ещё растерянному, быль способна преподнести. И решил он тогда окончательно. Одним махом огорошить обстоятельства. Хитростью отвадить Недайбога. И себя самого на морозце чуток остудить. Время переждать задумал он, усталость перебороть, тревогу по ветру развеять, горькую кручину растратить, бестолковую привязанность к Липке безвозвратно и навек позабыть.

Снова вспомнив совет Молчальника, сжал решительно Вадим в кулаке блесну. Накинул на плечи рюкзачище рыбаря-главаря, схватил его удочки. И скорее направился на реку. Рассуждая так: «Всё само собой прояснится. Всё как следует на морозце обмозгуется. Без надрыва, без сторонней помощи, без вмешательства блохастого Лай Лаича верное решение вздумается. Времени и тишины для этого возле лунок на реке в самый раз».

Глава 9 Лопушиха

Тропинки среди сугробов чернели, снег тревожился, скручивался карамелью, плакался хрусталём. По ночам волчица волчат считала. И прохватывали деревеньку Слепые Ветра. Гладил домовой Нехотка спящую Лопушиху мягкой лапой: по плечу, по ладони, по волосам. Поутру бежала неуёмная к колодцу, у Кручининой пожившей и в приметах сведущей выпытать: к добру это или нет. Спалось ей плохо. Кровать жёсткой стала, как зачерствелая горбушка. Слышала посреди ночи: чего-то всё чмокает Нехотка в сенцах. Под утро чуяла: по темечку недовольно стукает, висок щелбанами осыпает – аж голова трещит. Томился Нехотка в тесном вагончике, поскрипывал трухлявыми половицами в нетопленой кухоньке. Тарелками немытыми звякал, вилками почернелыми тренькал, недовольно позёвывал в неметёных углах. Не спалось ему без хозяина. Но пока ни разу не выл. И то Дайбог.