Собачий царь

Попытался Вадим привстать – ноги на морозе совсем задубели. Осмотрелся: уж почти вечер. Рыбарь-главарь так и не вернулся. Небось сел за математику с дочкой, срезался на первой же задачке, неудобно неучем казаться, вот и пошёл решать уравнения, выпал временно из белого света – нет его на реке, позабылась снасть. Потоптался Вадим, кое-как согрелся, одумался, почти ожил. Быстро-то как стемнело. Над рекой налились фиолетовые сумерки, воздух сделался свежий, жгучий, с крыжовенной кислинкой. И, будто по взмаху какой-то бойкой Настеньки, вмиг вдоль набережных зажглись фонари.

Только темнота чуть-чуть загустела, учуяли рыбаки, что ночь подступает. Засуетились, заспешили, жаль, впотьмах не разглядеть, что они там руками сучат, что обветренными губами в лунки и проруби бормочут. Только и видать, как тени, пригнувшись под тяжестью рюкзаков, бегут к берегу, спешат по домам. Дальние уходили поодиночке. А кто невдалеке друг от дружки удил, брели парами. На ходу дымили, громко балагурили, на берегу прощались выдубленными на морозе ручищами.

А мужичонка в тулупчике не уходил, всё на небо поглядывал, скорее всего, напрашивался поговорить. И очень уж рыбак этот был горемычный на вид. Щёки у него впалые, под скулами сквозные дыры намечаются. Штанишки на нём тренировочные, плюгавенькие, не греют совсем, не сберегают тепла, ветер их во все стороны треплет. Того хуже сапоги резиновые, которые лучше бы летом по грибы таскать. Куда они годятся, когда целый день на морозе сидишь, недоразумение одно, а не сапоги. Тулупчик на нём, как на пугале, болтается. Рукава короткие, рукавиц нету, на пальцы узловатые смотреть зябко. Хоть и хилый какой-то да развинченный человек, всё же хорошо, что не уходит. Хотел Вадим тягой вечернего рыболова к общению воспользоваться, поболтать, а потом невзначай отдать снасти рыбаря-главаря. Только решил Водило к просьбе перейти, мужичонка от неба отвлёкся, руку для приветствия протянул и объявляет:

– Топтыгин я, если запамятовал. А вообще-то, Вадим, стыдно закадычных друзей забывать. Не здороваешься, ходишь как чужой. Нехорошо и обидно это.

Вадим растерялся, а Топтыгин бойко продолжил:

– В прошлом-то году ты каждый день объявлялся. Всё какие-то новые хлыстики, колокольчики накупал. На тебя, бывало, не наглядишься. Просто это мы молчок, а про себя примечали: вот же, загорелся человек. А с чего в этот раз поостыл? – хмыкнул, а сам Вадима в упор разглядывает.

Заготовленные слова разлетались из ума, как пугливые синицы, ни одно не поймать. Понять Вадим ничего не может, на всякий случай смущается, отчего-то виноватым прикидывается. И уже потихоньку начинает думать, как бы от этого чудака отвязаться. А Топтыгин за день проголодался поговорить и пошёл городить:

– Не секрет – безрыбная наша река. Отбросы одни в ней бултыхаются, уток лет пять ни одной нет. Чего ждать от такого водоёма? Если мелочь где-то шла, и ту, наверное, в верховьях забагорили. Одних мальков да костлявых плотвиц нам оставили. Нет рыбы – да разве в рыбе дело? Нет клёва, и шут с ним, разве в клёве счастье? А ты всё равно не теряйся. В прошлом году за это, помнишь, декабрь щукой зубастой, торовастой тебя наградил. Ну, не бывает, чтобы каждый день по щуке удавалось…

– Погоди, отец, – возмутился Вадим, – ты в темноте обознался. Принял меня за кого-то из вашего брата.

– Что будешь делать? Ни в какую не признаёт. Зазнался, братец. К тебе теперь не подойди, не подъехай? Скажи ещё, что реку не помнишь, что моста вон того в глаза не видел. Между прочим, ты в тот раз под Новый год одолжил у меня ледоруб, а не вернул. Но я не обижаюсь, держи на здоровье, раз надо, я уже новый присмотрел…

Тут не сдержался Вадим, перебил понаглей:

– Погоди-погоди. Обознался, говорю. Весь прошлый год я как лошадь работал: ночами барыньку Мандолину в забегаловки подвозил, в благодарность она мне в окошко доллары швыряла. Платила неплохо. Иногда ночью её покатаешь по городу, можно месяц человеком жить. Жаль, что остепенилась она теперь и делась куда-то за рубеж лечиться. А днём я подавно не мог ни час, ни другой провести на вашей реке. Я делом занимался: начальника поджидал. В конторе у него с компьютером играл, улыбу лыбил, с поваром на деньги спорил, с секретаршей кадрился. Ногти чистил, курил, зажигалкой чиркал. Это когда повезёт, когда день удачный. А бывало, с утра до позднего вечера начальника на встречи его подбрасывал, на стрельбища подвозил, в рестораны подкидывал. Частенько в такую глушь беспросветную заносило, чувствовал, что делишки тёмные затеваются, а всё равно ехал. Какая мне в прошлом году рыбалка? Впотьмах спутал ты меня с кем-то ещё.

А Топтыгин всё равно упрямо головой мотал, ухмылялся и ворчал своё: