Снег, путь и приворот

– Ками прислали тебя, дева. Ты спасла старика и тем спасла много новых жизней. Вот, держи!

Радомире много раз говорили, что принимать у чужих людей ничего нельзя – могут и проклятие передать, и порчу навесить, или с таким злом гостинец поднести, что не отмолить потом. Но блестящий бронзовый гребешок с птичками она почему-то взяла, как завороженная.

– Старый Йогдун будет знать, что вокруг тебя творится, и один раз сможет тебе помочь! – наставительно сказал старик. – Видишь, тут пять птичек на ветке. Одна помощь – одна птичка отвалится. Это мала просьба будет. А если что-то большое понадобится, сделай вот что…

В тот день Радомира просто сунула гребень в подсумок и забыла обо всем. Даже говорить в крепости о том, что она спасла шамана, девушка не стала. Воротилась в крепость до темноты да пожаловалась, что вода в реке шибко поднялась, и во время переправы унесло с седла сумку с одеялом и котелком. Отец да нянька побранились и забыли – цела, не простыла, и ладно. Одеяло и котелок ценность, конечно, но для воеводского кошеля не урон. Главное – сама цела.

Потом гребешок хранился в ее шкатулке с украшениями. Мало ли у девицы из хорошей семьи гребней всяких разных? А то, что один лежит отдельно – тоже не новость. Может, память о матушке-покойнице или вещичка хрупкая?

В ночь, когда Заряна схватила ее кубок в бане, Рада про гребешок вспомнила – выпал он из мешочка. Причесалась даже. Утром, собираясь в путь, заметила, что птичка слева треснула. Тогда и вспомнила слова старого шамана. А теперь вот решила, что можно попытаться супругу помочь… Если выйдет.

Выбранная женой густая роща еще белела нерастаявшим снегом. Охотница завела коней на небольшую полянку, привязала их, сняла с седла свернутую медвежью шкуру. Постелила на снег и попросила:

– Ладо мой… Разденься и на шкуру ложись. Клянусь, ничего дурного не сделаю!

Горазд, с опаской поглядывая на жену, начал потихоньку раздеваться. Он успел уяснить, что жена его правдива, внимательна и его полюбила всем сердцем. Но кто знает, что она задумала?

Рада между тем развела маленький костер – из одного полена и дюжины палочек из разных сортов дерева. А когда Горазд распростерся на шкуре, накрыла ему глаза ладонью и сказала:

– Спи!

Хотел боярин дернуться, вскочить, ан тело отяжелело, веки сами собой опустились, и… словно взлетел он над собой и с ближайшего дерева полянку ту увидел. Вот он сам лежит на шкуре, вот жена в изголовье стоит, тут же костерок малый горит, а чуть подальше кони их стоят, овсом в торбах хрупают.

Обошла Радомира шкуру медвежью да кинула что-то в костерок! Вспыхнул огонь небывало! Увидел вдруг Горазд, что мир вокруг не пуст! Вьются в небесах духи самые разные – и злые, и добрые, и вовсе не похожие на людей, словно кляксы разные. А из огня вышел кривоногий старик в странной одежде и спросил Радомиру:

– Зачем звала, молодка?

– Помоги, Йогдун, мужу моему, – поклонилась низко Рада. – Видишь, тело у него, как у отрока, хилое и слабое? Я-то его и такого люблю, да только больно ему, и мне страшно – долго ли таким проживет?

Глянул старик на тело Горазда, потом голову поднял и в глаза душе его заглянул. Потом и проговорил:

– Совсем изменить не могу, давно дело было. Могу подправить чуть-чуть. А как очнется, ты вот что сделай…

Тут у Горазда в ушах зашумело, и увидел он себя вновь малышом шустрым да вертким. Вот бежит он с крыльца родителей встречать, да цепляется рубашонкой за щепу, падает и спиной о ступеньку прикладывается!

Шум, крики, плач! Да только видит мальчонка, что рядом тот старик кривоногий стоит, трубку курит. И едва протянул отец к мальчонке руки – поднять, стукнул его шаман трубкой по рукам и просипел:

– Сам пусть встает!

Боярин-то руки отдернул, а Горазд и правда сам пошевелился и встал отцу навстречу. Дальше все вроде бы то же самое, что всегда было – и рос плохо, и лечили, да только все целители, как на спину его посмотрят, так и отказываются лечить. Что уж они там такое видели, боярич не понимал, только вся его жизнь перед глазами за мгновения промелькнула, и снова он на поляне лежит, а над ним стоят жена любимая и старик странный.

– Вот теперь давай! – скомандовал шаман.

Они с Радомирой вдвоем перевернули Горазда на живот, Рада сунула боярину в зубы березовую ветку и прошептала на ухо:

– Потерпи, любый мой…

На спину Горазда обрушилась боль! Нет, не так – БОЛЬ! Он орал, но не мог пошевелиться, потому что жена прижимала его к медвежьей шкуре. Крик, почти вой рвался из глотки. Сердце ухало и собиралось остановиться. Глаза готовы были вылезти из орбит, и он крепко сжимал веки.

А потом все кончилось!

Во рту оказалась какая-то труха, и Горазд со стоном сплюнул ее в подтаявший снег. Заплаканная Рада стояла рядом на коленях. Костерок давно погас, и в нем валялись какие-то металлические обломки.

Мужчина полежал немного, прислушиваясь к своему телу, опасаясь – не вернется ли боль, потом оперся на руки, ожидая, что спину снова кольнет натугой, но нет – тело звенело!