Тяжелый красный занавес «Олимпии» раздвигается, и два журналиста оказываются перед набитым до отказа залом, под сотнями нацеленных на них взглядов.
За слепящими прожекторами Лукреция различает телекамеры, напрямую передающие картинку еще миллионам глаз во Франции и всем франкоговорящим в мире.
Она чувствует, как по шее потоком стекает пот. В первом ряду сидит министр культуры, при нем гроздь политиков. Тут же знаменитые актеры и семеро выступивших раньше клоунов.
У всех доброжелательные лица.
Она видит Мари-Анж, та ей подмигивает.
Справа еще политики, журналисты, Кристиана Тенардье в вечернем туалете, с ожерельем на шее, похожем на стетоскоп.
Стоящий рядом с ней Исидор тоже превратился в соляной столб.
Правда, он чуть улыбается и телепатически транслирует ей простой вопрос:
109
«Трое хоронят общего друга. Стоя над гробом, они гадают, что сказали бы о них, если бы на его месте, в незакрытом еще гробу, лежал один из них.
– Мне бы, – говорит один, – хотелось услышать, что я был хорошим отцом семейства, любим детьми и женой, никогда их не подводил.
– Мне бы, – говорит второй, – хотелось услышать, что я был отличным преподавателем, умел привить моим ученикам трудолюбие.
– А мне, – говорит последний, глядя в гроб, – хотелось бы, чтобы люди сказали: «Смотрите-ка, он шевелится!»
Отрывок из скетча Дариуса Возняка «Последняя воля на краю пропасти».
110
– Начинайте! – шепчет из-за кулис ассистент.
Лукреция Немрод и Исидор Каценберг не шелохнутся, совсем как кролики, ослепленные фарами готового их раздавить грузовика.
Она старается не мигать.
Обращенные на нее взгляды пронзают ее, как стрелы.
В зале нарастает недоумение.
Некоторые от смущения грызут ногти.