Смех Циклопа

Когда-то вокруг было черно, потом я увидела красные стенки, они разошлись, и я оказалась на свету.

А потом были взгляды. Люди смотрели на меня и чего-то от меня ждали.

Тяжелый красный занавес «Олимпии» раздвигается, и два журналиста оказываются перед набитым до отказа залом, под сотнями нацеленных на них взглядов.

За слепящими прожекторами Лукреция различает телекамеры, напрямую передающие картинку еще миллионам глаз во Франции и всем франкоговорящим в мире.

Она чувствует, как по шее потоком стекает пот. В первом ряду сидит министр культуры, при нем гроздь политиков. Тут же знаменитые актеры и семеро выступивших раньше клоунов.

У всех доброжелательные лица.

Она видит Мари-Анж, та ей подмигивает.

Справа еще политики, журналисты, Кристиана Тенардье в вечернем туалете, с ожерельем на шее, похожем на стетоскоп.

Что-то в момент моего рождения пошло не так.

На меня смотрели и чего-то от меня ждали.

А я не делала этого.

Стоящий рядом с ней Исидор тоже превратился в соляной столб.

Правда, он чуть улыбается и телепатически транслирует ей простой вопрос:

Ну, дорогая моя Лукреция, что теперь?

109

«Трое хоронят общего друга. Стоя над гробом, они гадают, что сказали бы о них, если бы на его месте, в незакрытом еще гробу, лежал один из них.

– Мне бы, – говорит один, – хотелось услышать, что я был хорошим отцом семейства, любим детьми и женой, никогда их не подводил.

– Мне бы, – говорит второй, – хотелось услышать, что я был отличным преподавателем, умел привить моим ученикам трудолюбие.

– А мне, – говорит последний, глядя в гроб, – хотелось бы, чтобы люди сказали: «Смотрите-ка, он шевелится!»

Отрывок из скетча Дариуса Возняка «Последняя воля на краю пропасти».

110

– Начинайте! – шепчет из-за кулис ассистент.

Лукреция Немрод и Исидор Каценберг не шелохнутся, совсем как кролики, ослепленные фарами готового их раздавить грузовика.

Исидор будет на меня зол, но я чувствую нечто, что определит продолжение нашего расследования, и понять это можно, только примерив на себя то, что испытывают на сцене юмористы.

Она старается не мигать.

Когда я родилась, на меня тоже смотрели, ожидая, что я что-то сделаю, но я этого не делала, и они забеспокоились…

Обращенные на нее взгляды пронзают ее, как стрелы.

Я умираю.

Нет, умереть – это гораздо лучше. У смерти нет последствий. Труп редко вызывает смех. В худшем случае он жалок. Сотни людей здесь и еще миллионы телезрителей удивляются: «Чего она ждет, почему не смешит нас?»

Я больше не существую.

На меня смотрят только для того, чтобы убедиться, что меня нет, – ужаснейшее чувство, какое я когда-либо испытывала.

В конце концов, даже в то 1 апреля, устроенное Мари-Анж, я была смешна только прыщавым девчонкам.

А здесь тысячи, нет, миллионы глаз…

Я умираю.

Что будет дальше?

Мне хочется пошевелиться, но никак не получается.

Медленно дышать. Заставлять биться сердце. Глотать.

Что меня сюда привело?

И эта Тенардье в переднем ряду!

Следящая за мной Мари-Анж.

Вся эта жизнь – огромный заговор с целью приблизить эту секунду, когда я бью все рекорды отчаяния.

Я чувствую, что разрушаюсь изнутри. Черная дыра в сердце всасывает мою плоть, мою душу.

МНЕ КОНЕЦ.

Единственное утешение – что в этой чудовищной ситуации я не одна.

У меня есть товарищ по несчастью. Еще одно ужасное совместное испытание.

ЧТО ПРОИЗОЙДЕТ СЕЙЧАС?

В зале нарастает недоумение.

Некоторые от смущения грызут ногти.