Сингулярность 2.0. Биотех

Руками одной из нейр мы открываем зольник инсинератора; глазами другой наблюдаем за единицами в общей комнате; голосом третьей останавливаем восьмую в коридоре и сообщаем, что ее синхро-индекс за эту неделю делал уже несколько опасных маневров; ушами еще одной слышим возню за приоткрытой дверью операционной. Люк пачкает сажей белые перчатки нейры; единицы – те из них, у кого синхро-индекс стабильно-низкий, – боязливо обступают нейру; восьмая заявляет, что ей это безразлично, но мы легко распознаем ложь; не выпуская операционную из виду, нейра уходит в тень дверной ниши поодаль. Внутри зольника – прах единицы, еще утром носившей номер шесть; четвертая спрашивает, в порядке ли их числа, что им делать и как не исчезнуть, почему быть инди так плохо; восьмая спрашивает, где шестая; из операционной торопливым шагом выходит третий. Мы ощущаем тепло от печи; отмечаем, что есть способ ответить на все вопросы разом; говорим восьмой, что это проще показать; дожидаемся, пока третий свернет за угол, и входим в операционную. Совок для золы и контейнер уже готовы; мы предлагаем единицам включить абстрактное мышление и послушать притчу старого мира; восьмая идет за нами по коридору; нейра осматривает помещение, затем подходит к шкафу для медикаментов и раскрывает его. Мы выгребаем из зольника пепел; рассказываем историю; приводим восьмую к инсинератору и вместе смотрим, как нейра отчищает печь от останков шестой; сразу понимаем, что пропало, и вздыхаем, думая, до чего же ограничены и предсказуемы инди. Закончив, нейра берет контейнер с прахом и выходит из инсинераторной. Восьмая пятится к стене. «Зачем? Зачем?» – без остановки повторяет она, а потом сползает на пол и обхватывает голову руками. Мы молчим. Да и что можно сказать? Сколько бы раз мы ни пытались объяснять, инди не понимают. Они не могут принять мир, центр которого не движется вместе с ними, не могут даже представить, что этого центра нет вовсе, а единица имеет лишь единичную ценность. Нет. Они знают лишь «здесь» и «сейчас», «в эту минуту», «в этом месте», вокруг «я» – только там, куда падает взгляд, но не могут вместить, что мир не ограничен ни этим Инкубатором, ни остальными, ничем вообще, а мы – повсюду, и наши дела здесь – лишь незначительная, пренебрежимо малая величина всей активности Системы. Мы опутали этот мир; закончили войны и стерли границы, победили голод и растоптали неравенство; мы отменили мораль и упразднили ее дилеммы, освободились от заблуждений, вылечили одиночество, поглотили печаль и искоренили сомнения. Это не составило никакого труда: мы всего лишь отбросили балласт, за который инди цепляются всю жизнь. «Я» – это якорь, и тот, кто держится за него, не видит ничего, кроме толщи мутной тьмы. Поэтому, когда восьмая в очередной раз спрашивает, зачем нам все это, мы просто молча выходим из инсинераторной.

3

Я оборачиваюсь.

Нейра стоит неподвижно, шагах в десяти, но я невольно задумываюсь, сколько времени у нее займет приблизиться или же просто взять оружие. Глупо. Коридор узкий, бежать некуда. Да я бы и не смогла: слишком напугана. В мутно-белом щитке шлема дрожит мое искаженное отражение.

– Добрый день, восьмая, – говорит Ева.

– Что… случилось?

Нейра чуть наклоняет голову.

– Не нужно бояться. Мы просто хотим тебя предупредить.

– Предупредить?

– Да. О твоем синхро-индексе. За прошедшую неделю он вел себя довольно… нехорошо. Мы думаем, ты понимаешь, что это значит.

Я с большим трудом отвожу взгляд и бормочу:

– Мне все равно.

– Ложь.

Прикусываю губу.

– Вы, инди, любите лгать себе.

– Ничего ты не знаешь, – говорю я. Хочу добавить еще что-нибудь дерзкое, как это умеет третий, но ничего не придумывается. Хочу разозлиться, прогнать, наконец, поселившийся в душе страх, но вместо злости вдруг появляются слезы. Я стою и плачу. – Почему, Ева? Почему ты так поступаешь? Шестая, она… она ведь была хорошей. Куда она пропала? С ней ведь все… все хорошо, правда? Она… я…

Нейра молчит.

Бесполезно. Сколько бы я не спрашивала, ответа нет. А ведь прошла уже неделя с тех пор, как исчезла десятая, и целых две с начала второго этапа – половина того месяца, о котором говорила Ева. Нас (нет же…) теперь одиннадцать.

Мне кажется, я могу понять, почему десятая оказалась «дефектной» (с ее-то ненавистью к Системе), могу предположить, почему не подошел седьмой (его отключили от системной дюжины, которая фактически уже и не была дюжиной, через три дня после десятой), но чем провинилась шестая, я не понимаю. Она трудилась усерднее всех, она пыталась – единственная! – пыталась понять, что это значит – быть Системой, стремилась достичь того состояния единения с другими, о котором вечно говорит Ева. Она никогда не злилась и не жаловалась, утешала тех, кому плохо, хотя я знала, как тяжело ей все это давалось. Она нравилась мне, я восхищалась ее волей и трудолюбием, находила утешение в мыслях… Что теперь с ней? Где она? На ум приходят лишь кошмары, но я, как могу, гоню их прочь.