Синее море

П у ш к и н (одновременно с лекцией Куницына). Беспечных лет… Беспечные часы… Не знал ни горести, ни бед… (Заметил, что Куницын приближается к нему, быстро закрыл тетрадь и что-то быстро написал на листке и положил сверху.)

К у н и ц ы н (подошел вплотную). О чем изволили задуматься? (Берет листок.) Разрешите?

П у ш к и н (вспыхнул, вскочил). Прошу.

К у н и ц ы н (читает).

Я стану петь, что в голову придется,
Пусть как-нибудь стих за стихом польется…

Не убежден, что это хорошие стихи.

П у ш к и н (с вызовом). А это еще не стихи!

К у н и ц ы н. Но как же все-таки без мыслей?

П у ш к и н. Лучше без мыслей, чем с дозволения начальства.

К у н и ц ы н. А если без начальства, то о чем бы писали?

П у ш к и н. Лучше пустая легкость французов, нежели фальшивая напыщенность иных наших стихоплетов.

К у н и ц ы н. Ого! Ну, коли так, то вам бы надобно знать, что написал один из почитаемых вами поэтов. Пока поруган врагами древний город моих отцов, — кажется, он так написал, — пока на поле чести решается судьба моей родины…

Мой друг, дотоле будут мне
Все чужды музы…

П у ш к и н (закусил губу). Знаю. Это Батюшков.

К у н и ц ы н. Да, Батюшков. И он ненамного вас старше. (Отошел от Пушкина.) Продолжим наши мысли. Вот непреложный ход истории. Вторжение Бонапарта вызвало народную бурю, бедствия громадные, но я верю в очистительную силу этой бури! Народ встал на защиту своего отечества! Недавно в «Ведомостях» я прочитал про крестьянина, который попал в плен, и французы положили клеймо на его руку. Он спросил, для чего его заклеймили? Ему ответили — в знак вступления на службу Бонапарту. Тогда крестьянин выхватил из-за пояса топор и отсек себе клейменую руку.

П у ш к и н. Отсек?

К у н и ц ы н. Это не единственный случай. Вся Россия дышит подвигом!

Вбегает доктор  П е ш е л ь.

П е ш е л ь. Где эконом Эйлер? Где эконом Камаращ? Жулики!

К у н и ц ы н. Что случилось, Франц Осипович?!

П е ш е л ь. Недодадено! Булок недодадено! Кто следит за рационом? Я слежу за рационом, я отвечаю! А кругом воруют, разворовывают! Ах, лиходеи! Кому война, а кому раздолье карманы набивать! Александр Петрович, вот уже и сил нет! Прошу прощения, что ворвался, но что же делать?

К ю х е л ь б е к е р (громоподобно). Колесовать, повесить, расстрелять!

П е ш е л ь. Ах, боже мой! Ведь на глазах моих воруют! (Убежал.)

Г о р ч а к о в (иронически). Прекрасно, дышим подвигами…

К у н и ц ы н. Да, подвигами! Но надобно постигнуть, господин Горчаков: власть тираническая порождает не только робость в умах и страх перед свободным словом, она порождает умолчание преступлений, взрыхляет почву для подлости и клеветы, казнокрадства и лихоимства. Французский народ сверг тиранию. А что сделал Бонапарт, возвысившийся на революции? Подобно Октавию, он оставил наружные формы республики и присвоил себе неограниченную власть! Во имя чего? Во имя ненасытного честолюбия. Такую власть назову я наихудшим тиранством. Она лицемерна, и она употреблена не для блага государства, не для блага подданных…

П у щ и н. …а на цели своекорыстные и возбуждающие одну лишь ненависть!

К у н и ц ы н. Так. Кто же в этом случае есть гражданин, предназначенный к благородной службе государству и обществу?

К ю х е л ь б е к е р. Тираносвергатель!

В дверях уже давно черной тенью стоит  П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Его не замечают. Общий шум.

Рим возвысился небывало, а погиб от чего? От рабства он погиб! От самовластителей!

И л л и ч е в с к и й. Про Рим мы проходили, но нам было говорено другое.

П у ш к и н. Кто мы? Студенты или школьники? Нам должны открыть мнения противоположные, дать права критики. Иначе мы попадем под иго самого страшного тиранства — тиранства умственного!.. Я не желаю думать, как велят!

Возбуждение достигает предела. Все окружили Куницына. Илличевский первый замечает Пилецкого, толкает Пушкина, Кюхельбекера, Пущина.

И л л и ч е в с к и й (шепотом). Мокрица!

Смолкает шум. Все повертываются к Пилецкому. Он нажимает кнопку брегета, часы мелодично отмечают время.