Синдром публичной немоты. История и современные практики публичных дебатов в России

Сравним эти нормы с тем, что было. Этот регламент уже не дает права апелляции к съезду по поводу действий президиума, как его предоставлял регламент V съезда; и не все заявления будут гарантированно опубликованы в материалах съезда. Некоторые скажут, что это сворачивание демократии. Другие скажут: невозможно обсуждать действия президиума, когда в нем на сцене теперь сидит 20 или 40 человек. Но такой спор – не принципиален. Ощущение якобы снижающегося уровня демократичности дискуссий внутри партии – обманчиво. Начиная со II съезда РСДРП самое главное не меняется; право меньшинства на защиту своего права продолжать прения, если большинство хочет их закончить, не гарантировано никаким вето (как в Наказе Госдумы). Поэтому, похоже, только дворянская или интеллигентская культура позволяла и Ленину, и его оппонентам пользоваться регламентами РСДРП разных лет, чтобы защищать себя, когда они оказывались в меньшинстве. Меньшинство не давили до конца.

Посмотрим, однако, что происходит, когда эта культура внутри партии превращается из доминантной в маргинальную. XIII съезд – время, когда после смерти Ленина в нее по «ленинскому призыву» в январе – мае 1924 года приходят около 240 000 рабочих от станка; многие из них до этого еще недавно были «от сохи». Партия в результате этого почти что удваивается между XII и XIII съездами, и характер дебатов на съездах меняется. Незадолго до этого троцкисты в конце 1923 года начинают кампанию за демократизацию партии, говоря, что она обюрокрачивается. Письма Троцкого на эту тему вызывают внутрипартийную дискуссию; но организационный аппарат партии в руках Сталина, да и съезд проходит впервые после призыва толп необразованных рабочих в партию[237]. Троцкий в своем выступлении на нем не говорит о том, что после XII съезда в РКП(б) создан, якобы по модели парламентов буржуазных стран, сеньорен-конвент, или «совет старейшин». В буржуазных парламентах этот орган объединяет глав разных парламентских фракций, которые вместе решают оргвопросы, а в РКП(б) сеньорен-конвент – это собрание глав региональных делегаций, который заседает за два дня до съезда, являясь фактически предсъездом и предопределяя его решения. Такие заявления были бы прямым публичным объявлением войны Сталину. Вместо этого Троцкий атакует забюрокрачивание на низовом уровне и цитирует доклад Бухарина про состояние московской парторганизации, где секретарей первичных партийных организаций фактически назначают из райкома и горкома: приезжают, собирают собрание, показывают нового парторга, спрашивают: «кто против?», и так как все боятся возразить, новый лидер садится в кресло руководителя «первички» без проблем [Тринадцатый съезд 1963: 148].

Последовавшие выступления в прениях показывают, насколько Троцкий прогадал. Например, Угланов говорит: у нас партия теперь имеет на 70 % низшее образование, но у нее огромный жизненный опыт, и она сразу видит, в чем суть дела. Письма Троцкого нанесли урон партии, дискуссия привела к ее ослаблению; он, таким образом, не помогает партии и ее доблестному ЦК, действует против решения Х съезда о фракционности. А его витиеватые аргументы и попытка дать меньшинству право на слово – странны в ситуации войны и враждебного окружения: «Я считаю, что тот, кто хочет драться вместе с партией и через партию, на партийном съезде не должен произносить парламентских речей!» Протокол отмечает аплодисменты и возгласы: «Правильно!» Гулый продолжает: надо этого Ваську, «который слушает да ест», – то есть Троцкого, который слушает осуждение его действий большинством партии, но продолжает заниматься тем же, – заставить, чтобы «он говорил… не дипломатически, не по-парламентски, а чисто по-революционному… Нам, рабочим, в течение шестилетней революционной борьбы стали понятны эти ученые фразы, и мы их понимаем не иначе как дипломатию, как планирование, как выкручивание для того, чтобы обвинить других, а себя оправдать». Гулый добавляет: а что до фактических деталей, то у нас в районе, например, просят – «пришлите парторга, а то своих умелых нет». Далее выступает Захаров и показывает, почему все парламентские «приемчики» и «выверты» Троцкого и надежда на дискуссию больше не работают. Он говорит: мы на этом съезде тоже сразу утвердили состав президиума и порядок дня без разговоров. Но что в этом плохого? Это же хорошо! Под аплодисменты он продолжает: это означает, что мы наконец научились выбирать президиум и намечать порядок дня. «Было время в 1917 году, когда мы спорили часа по два на выборах президиума, а насчет порядка дня полдня затрачивали. Это не дело и на это ссылаться не стоит» [Там же: 162–163, 170–171].