Синдром публичной немоты. История и современные практики публичных дебатов в России

Есть ограничения, которые вводятся в дебат для обеспечения сбалансированности процедуры обсуждения. Во-первых, никто не может выступать более чем два раза по одному вопросу, и каждый раз не более 10 минут. Во-вторых, председательствующему предлагается заранее узнавать мнения тех, кто будет выступать за или против дебатируемого предложения, и чередовать выступления за и против [Ibid.: 29–30].

Есть и ограничения, которые нужны для того, чтобы группа шла по намеченному пути и не отклонялась от порядка намеченных обсуждений. Например, если кто-то нарушает повестку дня или правила выступлений, любой член группы может вне очереди встать и сказать: «A point of order! (Нарушение порядка!)» Председательствующий тогда обязан попросить его пояснить, в чем состоит нарушение. Если председательствующий согласен с пояснением, он исправляет нарушение. Если председательствующий не согласен, он выносит публичный вердикт, что замечание о нарушении порядка было сделано неправильно. Член группы тогда может обжаловать решение председательствующего перед всеми, заявив: «У меня апелляция к группе по поводу действий председателя собрания!» Если не только он требует апелляции и кто-то еще делает seconding, тогда открывается дебат по поводу действий председательствующего, причем каждый имеет право выступить здесь только один раз, а председательствующий – два: например, сначала для пояснения своих действий и в конце для подытоживания обсуждения. Однако дебат о действиях председателя не открывается и апелляция сразу выносится на голосование в тех случаях, когда вопрос касается: а) правил декорума (вежливости, пристойности) или соблюдения порядка выступлений, б) нарушений в повестке дня, в) других тем, которые в соответствии с RONR должны не обсуждаться, а сразу голосоваться (так называемые undebatable questions[199]). Все это делается, так как решение принадлежит всей группе, а не председательствующему. И хотя последнему на время вверили право интерпретировать правильность применения правил, все равны, и группа, а не отдельный человек является верховным арбитром [Robert 2004: 90–91; 2012: 255–257].

Откуда взялся этот детальный – или даже, как может показаться с точки зрения русскоязычного читателя, избыточно детализованный и зарегулированный – набор правил и каковы основания верить, что люди будут ему следовать? Ответом является многовековая практика разрешения публичных конфликтов, которые возникают в процессе совместного обсуждения подобных вопросов. Например, предисловие к RONR отсылает к тому, что надо начинать с первых лет существования английского парламента, например с 1275 года, когда не только лорды, но и простолюдины под названием Commons, то есть «общины», впервые были включены в него. Но если не идти так далеко в поиске мифических корней, то можно предположить, что избыточная вежливость – следствие того, что в эмоциональных обсуждениях люди слишком часто переходят на личности и это может привести к насилию или даже к вооруженному конфликту – как видно, например, из правил палаты лордов, которая давно запретила упоминание в речах одним членом палаты имени другого члена. Причина объясняется так:

Накал его [выступающего] собственных чувств может предательски заставить его употреблять скорые и неосмотрительные выражения, которые возбуждение его противников еще и преувеличит. Потому необходимо прилагать все силы, чтобы удержать себя в рамках, установленных парламентом. Приписывание другому дурных мотивов или мотивов, отличающихся от тех, что заявлены, искажение слов другого или обвинение его, в свою очередь, в таком искажении, обвинение другого во лжи или обмане, презрительные или оскорбительные слова – все это не является истинно парламентским поведением и требует быстрого вмешательства [May 1844: 204].

Если этого не делать, то члены как палаты лордов, так и палаты общин могли схватиться в рукопашной. Мэй говорит нам, что в 1766 году палата лордов потребовала от герцога Ричмондского и графа Чэтемского дать слово чести, что они не будут сражаться вне стен парламента после сказанных друг другу обидных слов, а в 1780 году, узнав, что граф Помфрет вызвал на дуэль герцога Графтона (хотя якобы и по поводу, не связанному с парламентом), палата посчитала Помфрета виновным в «высоком оскорблении палаты» и заключила графа в Тауэр [May 1844: 205–206].