Синдром публичной немоты. История и современные практики публичных дебатов в России

Запрет на подобные действия, по мнению Мэя, принят отдельным решением палаты лордов уже в 1626 году. Но мы находим похожую практику и в тексте, который считается первым относительно подробным описанием деталей работы английского парламента, – в книге аристократа елизаветинской эпохи сэра Томаса Смита «De Re Publica Anglorum» (1583). Там говорится: «Нельзя использовать никакие оскорбительные или колющие слова. Потому что иначе вся палата закричит, а это против порядка. А если кто-то говорит неуважительно или мятежно против короля или его близкого совета, то я видел, как таких не только прерывают, но и передают дело палате, и их посылают в Тауэр. Так что в таком скоплении народа и при таком расхождении в умах и мнениях есть большая скромность и сдержанность используемой речи. Тем не менее очень сладкими и мягкими словами они представляют свои мнения друг против друга в наиболее сильной и неистовой манере – как они и могут это делать в обычной жизни, если бы не было неотложных причин и ограничений во времени» [Smith 2013: 55–56][200]. Первая кодификация подобных практик и правил была выполнена в «Lex Parliamentaria», английском документе 1690 года, который, например, приводил следующее решение палаты общин от 10 апреля 1604 года в отношении перехода в прениях на личности: «Кто отклоняется от материи обсуждения и обрушивается на личность, должен быть подавлен спикером» [G. P. 1690: 157][201]. Джефферсон, который очень любил впоследствии пользоваться этой книжкой при составлении своего свода правил парламентской процедуры, приводит и латинский эквивалент ключевых слов этого решения: «Qui digreditur ad materia a Personam» [Jefferson 1813: 47–48].

Но все эти далекие от обычной русской реальности материи исчезают, когда мы смотрим на правила, авторизованные RONR для ведения дебата в малой группе, то есть насчитывающей меньше 12–15 человек. Тут мы приходим к практике, которая нам во многом знакома по нашим интуитивным представлениям о модели «слушали – постановили». Согласно RONR, все сложности и детали полномасштабной процедуры надо вводить с того момента, как группа превысит 12–15 человек, а если она меньше – например, на заседании бюро какой-либо организации или ее подкомитета, – то там правила упрощаются [Robert 2004: 4, 158, 162]. На таких собраниях председатель получает право голосования и право внесения предложений; не требуется (но может сохраняться при желании) seconding; член группы может выступать на обсуждении несколько раз; и голосовать можно поднятием руки, а не вставанием, как на больших собраниях. Видно, что здесь главное – детальное обсуждение; и предполагается, что доклад комитета или бюро потом будет предложен общему собранию, где будет жестко соблюдена парламентская процедура. Потому есть некоторые гарантии безопасности от монополизации власти в обсуждении, нарушения правил дебата, тирании большинства или перехода на личности.

Для русского же наблюдателя может показаться: вот он, секрет проблем с нашими обсуждениями в стиле «слушали – постановили»! Как только мы все собрания начинаем вести методами, авторизованными англо-американской парламентской процедурой исключительно для супермалых групп, бюро или подкомитетов, мы и получаем такие перегибы, как монополизация власти председательствующим или бюро, «зажимание ртов» меньшинству, эмоционально-обвинительные речи с переходом на выяснение отношений между личностями вплоть до драк и т. п. Конечно, все это только кажется: обычные постсоветские практики «слушали – постановили» основываются не на усечении полной парламентской процедуры, а на особой советской процедуре ведения собраний, которая сформировалась под воздействием многих факторов.

Назову лишь некоторые из них. Формирование это происходило под влиянием прежде всего практики дебатов на партийных съездах и пленумах начиная со II съезда РСДРП, потом – под влиянием практики собраний профсоюзов и советов начиная с 1905 года (где особое влияние будут иметь практики ведения дискуссий в Петроградском совете 1917 года и на Всероссийских съездах советов), на которые, в свою очередь, повлияли такие разнообразные практики ведения дебата, как обсуждения местных проблем в крестьянском миру, в земствах, обсуждения городских проблем гласными в городских Московской и Санкт-Петербургской думах и, конечно же, практика ведения дебатов в первых четырех Госдумах 1906–1917 годов.

Проблемы кросскультурного перевода текста и переноса практик