Синдром публичной немоты. История и современные практики публичных дебатов в России

Присутствие в постсоветском дискурсе терапевтических форм особенно заметно в поле СМИ, где имитируются глобализированные готовые шаблоны. Как и в западных передачах реалити, в России этот жанр демонстрирует нормативные формы семьи, создает обновленные гендерные образы постсоветских женщины и мужчины [Mikhailova 2010] и подчеркивает границы нового российского среднего класса [McFadyen 2008; Rulyova 2007; Зверева 2003a; 2003b; Zvereva 2010]. Более того, исследователи телепродуктов отмечают особую функцию постсоветского телевидения как центрального посредника авторитетного знания в современном российском обществе и говорят о медиа как о поле, активно формирующем повседневное сознание или житейскую «картину мира» россиян [Зверева 2003а; 2003b; McFadyen 2008]. Ток-шоу и реалити-шоу как новые жанры особенно интересны, так как они перемещают приватную сферу в публичное пространство, создавая возможность озвучивания, активной интерпретации или же оспаривания общепринятого. Предлагая видеть в популярности ток-шоу проявление новой постсоветской культуры гражданского общества, исследователи обнаруживают функции этого жанра, отличные от доминирующих в западных аналогах [Novikova 2010; Rulyova 2007; Zbenovich 2007]. Так, например, медиа и поп-культура вообще служат в России первичным полем психологизации эмоциональной жизни и межличностных отношений [Лернер 2011; Lerner 2015]. Более того, освоение терапевтического диалога в российских электронных медиа иногда рассматривается как рычаг и технология власти, реализуемая в конкретном постсоветском государстве, которое заинтересовано в формировании неолиберального субъекта и деполитизации пространства социальных проблем [Matza 2009].

Терапевтический язык на российском телеэкране 2000-х годов явно проявляется в экспертных психологических передачах («Доктор Курпатов» на 1-м канале) или поп-психологических драмах («Понять. Простить», «Без свидетелей» на 1-м канале), ток-шоу («Пусть говорят» и «Между нами, девочками» на 1-м канале, «Все будет хорошо» и «Люблю не могу» на канале «Россия», «Жизнь как жизнь» на 5-м канале) и телепроектах из жанра make-over («Давай поженимся!», «Модный приговор» на 1-м канале). Все эти форматы построены на обнажении и обсуждении в публичном пространстве личной жизни и внутреннего мира участников – их биографий, личных отношений и переживаний. Иными словами, эти передачи объединяет обсуждение «нутра на публике». Более того, «выворачивание» нутра здесь, по сути, представляет собой перформативный акт трансформации и разрешения проблемы в реальном времени. Установка этих передач предполагает и активно продвигает самотрансформацию – изменение себя на пути к благополучию, успеху и даже счастью, которые достигаются коррекцией неартикулированных или неосознанных проблем с помощью их озвучивания и обсуждения – через их проговаривание словами. Проговаривание как инструмент разрешения личных трудностей и самоизменения является частью глобальной терапевтической культуры, ее базовым элементом и механизмом трансформации эмоций, памяти и личного опыта.

Возникает вопрос, работают ли глобальные терапевтические формы точно так же и на российском экране? Наш анализ позволяет задуматься о том, что терапевтические практики и попкультурные форматы не привозятся вместе с их оригинальным языком – тем языком, который используют телеведущие и аудитория. Предлагая новый стиль артикуляции «внутреннего мира», эмоций, отношений и даже «смысла жизни», глобальный терапевтический габитус, однако, должен быть заключен в конкретные языковые формы, в данном случае советские и российские.

Отметим, что советский стиль обсуждения личного и частного, индивидуума и его эмоций не был просто подчинен идеологии и политическому режиму, он носил особый характер [Бойм 2002; Pesmen 2000; Ries 1997]. Организованная различными социальными контекстами – от приватных и неформальных до однозначно официальных, политических, – культура артикуляции «личного» формировалась под влиянием идеологических установок по отношению к индивидууму и частной жизни. Однако она развивалась и через художественные поля литературы и искусства, которые не были полностью детерминированы идеологией. С одной стороны, этот стиль воспитывался через образовательные институты, и, с другой стороны, он формировался «житейским знанием» и повседневным репертуаром представлений и норм, выраженных в анекдотах и юморе, сказках и псевдонаучных постулатах [Юрчак 2016; Lindquist 2006; Pesmen 2000; Ries 1997].