Символы дальних дорог

— Но теперь все будет иначе, — продолжил фон Бревен. — Я оказался здесь случайно, это не моя реальность, но я русский офицер, а русские своих в беде не бросают! Так что, господа, простите уж, но я и мой экипаж, сделаем за вас работу — уничтожим японский флот, а также все основные порты страны. Ну и англичан заодно против шерсти причешем, слишком уж я ненавижу эту англосаксонскую мерзость, именно они стоят за Японием.

— Это всем известно, — вздохнул Игнасиус.

— Ничего, после того, как я оставлю на месте Лондона развалины, им станет не до того, чтобы гадить России, — недобрая ухмылка пришельца пугала. — Да и американцев следует немного окоротить, именно они в последующие сто лет были нашими главными врагами. Я не уверен, что все это поможет, что вы сумеете остановить распад и гибель империи, но всю информацию по истории ближайших ста лет вам передам, Василий Васильевич, вдруг найдутся люди, способные что-то сделать.

— Так чем же наше поражение так позорно? — хмуро спросил кто-то из офицеров. — Мало ли их было, поражений-то?

— Много, — согласился фон Бревен. — Но так уж сложилось, что именно Цусима стала символом нашего позора. И это не изменилось даже после того, как в тысяча девятьсот сорок пятом году Россия за несколько месяцев полностью разгромила Японию, правда, в союзе с американцами. Причем сразу после окончания Великой Отечественной войны, в которой Красная империя, Советский Союз, каковым Россия стала в 1917 году, воевала с моей второй родиной, Германией, и потеряла больше двадцати восьми миллионов человек. Но война была закончена в Берлине, на развалинах рейхстага. Повторяю, рассказывать можно долго, сами обо всем прочтете, мы привезли вам книги. Правда предупреждаю, что написание книг будет вам непривычно, правила грамматики изменились, яти и твердые знаки в конце слов исчезли, как понятие. А теперь…

Он вздохнул и добавил:

— Хочу, чтобы вы, господа, услышали песню «Цусима», написанную в две тысячи двадцать втором году. Это реквием по вам.

Он поднял руку, и сверху зазвучала, пугающая, порой режущая слух музыка, от нее продирало морозом по коже, дрожали руки и ноги. Текст был так себе, но только если сам по себе, а вот в совмещении с музыкой он был страшен, он пугал и одновременно возносил:

В тысяча девятьсот четвертом году
Царский флот шел в осажденный Порт-Артур.
Дерзкий план и долгий путь, но «С нами бог!».
Гордо реет флаг вблизи японских берегов.
И Одичалая стая несется, вселяя страх,
Словно гнев океана, врагам предрекая крах!
Броней глади морей рассекает на всех парах
Обреченный на смерть последний флот императора!

— Обреченный на смерть последний флот императора… — повторил Игнациус, сжав кулаки. — Господи, помилуй мя грешного…

— Уже помиловал, — оскалился фон Бревен. — Уже помиловал, Василий Васильевич! Вскоре увидите.

Наугад, во тьме, ведомые судьбой.
План раскрыт, враг поджидал, был принят бой!
Тридцать семь против ста двадцати пяти…
Нас ждет смерть, но нет обратного пути!
Исход битвы предрешен, в цепких лапах западни,
Плотный шквал снарядов в клочья разрывал листы брони.
Волны бились об огонь, цепь флотилии шла под нож,
Берега Цусимы окропил с небес кровавый дождь!

(Группа «Radio Tapok», отрывки песни «Цусима»)

— Тридцать семь против ста двадцати пяти… — передернуло немолодого офицера. — Святой Боже…

— Наугад, во тьме, ведомые судьбой… — произнес еще кто-то. — А ведь мы предупреждали, что без разведки идти нельзя… Но этот…

Осуждающие взгляды остальных офицеров словно огненные плети били Рожественского, которому и так было худо от этой страшной песни, от этого чудовищного реквиема по людям, которых он погубил, и вице-адмирал прекрасно понимал, что да, именно он погубил, никто иной, совесть у него все же имелась, хотя давно спала. А сейчас, сволочь такая, взяла и проснулась, начал терзать душу Зиновия Петровича стальными когтями. И ему было очень плохо и больно. Вот только слов для оправдания он не находил. Ведь наоборот, хотел лучшего, хотел, чтобы японцы не обнаружили эскадру, потому и распорядился не вести разведку. А вышло вон что…

Песня отзвучала и настала тишина. Господа офицеры довольно долго стояли молча, пытаясь прийти в себя.

— Ох, ну и музыка же у потомков… — попытался разрядить напряженную атмосферу кто-то.