Символы дальних дорог

Треугольный катер, накренившись, сделал резкий поворот, облетел эскадру, словно что-то искал, и уверенно направился к «Князю Суворову». Господа офицеры переглянулись. Происходило нечто невероятное, на что никто не рассчитывал. Представив, какой переполох сейчас поднялся на японском флоте, ведь понять, что надпись на днище пришельца сделана по-русски, японцы должны были обязательно.

Вблизи катер оказался попросту огромным, с треть броненосца размером. Но если так, то какого же размера корабль, с которого он прилетел? Как не с милю длиной. Зачем?

В борту катера между тем протаяло отверстие, из которого выдвинулось подобие трапа, косо легшего на палубу «Князя Суворова» невдалеке от мостика. На нем тут же показались две полностью закованные в металл фигуры, напоминавшие древних рыцарей, только забрала были прозрачные, позволяя видеть совсем молодые, вполне славянского типа лица. За ними следовал настоящий гигант, с таким ростом самый путь в гренадеры, да и плечи — косая сажень. Оказавшись на палубе броненосца, он коснулся своего плеча, и шлем словно стек с головы, втянувшись в толстый «воротник», прикрывающий затылок.

Офицеры, возглавляемые командующим, потянулись навстречу, все еще пребывая в некотором шоке от случившегося. Интересно, кто это и что им нужно? Гигант подошел ближе и щелкнул каблуками.

— Добрый день, господа! Я — полковник барон фон Бревен, Карл Генрихович, на нынешний момент командир супердредноута «Петроград», который вы видите у себя над головами. Это не морской, а космический корабль, предназначенный для перелетов между планетами и звездными системами, и, естественно, для эскадренных сражений.

— Добрый день, господин полковник! — тоже представился Игнасиус. — Вы немец?

— Русский немец, — уточнил пришелец, затем как-то странно улыбнулся. — Погиб при обороне Порт-Артура в прошлом для вас, 1904-м году. Для меня же с тех пор прошло больше ста лет.

— Больше ста лет? — едва смог спросить ошаашенный таким заявлением капитан «Князя Суворова». — Н-но к-как?..

— Очень многие русские попадают после смерти, если умерли не своей смертью, в Таорскую империю, строящую вот такие эфирные корабли, — фон Бревен показал на зависший над эскадрой «Петроград». — Еще индусы и китайцы, но их там меньше. А русских в Таоре уже больше миллиарда, мы попадаем туда вот так уже больше двухсот лет, поэтому к нам давно привыкли. Причем сегодня попадают люди из двадцатого столетия, завтра — из двадцать первого, а послезавтра — из девятнадцатого. И, как выяснилось, из разных реальностей с разной историей. Например, в вашей реальности у моего отца, Генриха фон Бревена, нет сыновей, только две дочери. Видимо, о здесь н женился не на моей матушке, а на другой женщине.

— Ошеломлящие известия… — покрутил головой Игнасиус.

— А с вами, Василий Васильевич, мы вообще двенадцать лет служили на одном корабле, линкоре первого класса «Александр III». Таорском линкоре. Вы им командовали, а я возглавлял десантную секцию. Вот, смотрите.

В воздухе возникло изображение Игнасиуса в непривычно выглядящей форме, он прохаживался перед строем молодых офицеров в такой же форме и что-то рассказывал им. Все это происходило в застекленной галерее, сквозь стекла которой была видна покрытая облаками планета, вокруг которой сновали десятки тысяч разномастных кораблей.

— Естественно, это были не вы сами, а ваш аналог из другой реальности, — снова легко улыбнулся фон Бревен. — Но вернемся к делу. Вы хотите знать, зачем я здесь?

— Да! — впервые подал голос Рожественский. — Извольте сообщить!

— Сообщу, — холодно посмотрел на него пришелец. — Вот только вам это не понравится, господин недокомандующий. Я здесь, чтобы предотвратить величайший позор России и русского флота — Цусимское сражение, ставшее началом гибели Российской империи. И вина в этом ваша, господин недокомндующий. Историки и военные эксперты больше ста двадцати лет ломают копья в попытках понять, кем был вице-адмирал Рожественский — подлецом, бездарем, трусом или просто предателем. У вас ведь, господин недокомандующий, не хватило мужества даже погибнуть, как почти все остальные офицеры из стоящих здесь, нет, вы позорно сдались в плен! Да, после ранения, но все равно сдались. У меня нет для вас ни одного хорошо слова, считаю вас трусом и подлецом, Зиновий Петрович! Такого же мнения, между прочим, был и Василий Васильевич, — он кивнул на удивленного подобной отповедью капитана броненосца, — погибший в этом сражении с честью.

Рожественский пытался что-то сказать, но только хватал ртом воздух, слишком сильным оказалось потрясение. Узнать, что тебя и через сто двадцать лет считают трусом и подлецом?! Это мало кто выдержит.