Сияющие

– Слушай. План такой. Я только что шесть с половиной часов проторчал в самолете. Я устал. От меня воняет. Но ради тебя – поверь мне, исключительно ради тебя, – я не поеду домой, где меня ждет простое, но очень необходимое благо в виде душа. Мы поедем в редакцию, я позвоню производителю твоей лошадки и все проясню.

– Думаешь, я им не звонила?

– Значит, ты задавала неправильные вопросы, – терпеливо говорит он. – Например, производили ли они прототипы? У кого был к ним доступ в 1974-м? Может ли оказаться, что «1982» – не год, а номер ограниченного тиража или определенной партии?

Какое-то время она молчит, глядя под ноги. Сегодня на ней громоздкие высокие ботинки. Шнурки наполовину развязаны.

– Господи, да я сумасшедшая.

– Могу тебя понять. Совпадения действительно странные. Разумеется, ты пытаешься найти им объяснение. А лошадка – неплохая зацепка. Если окажется, что это был прототип, мы можем выйти на продавца и, соответственно, на убийцу. Так что ты молодец. Расслабься.

– Тебе самому бы не помешало расслабиться, – отвечает она и улыбается – натянуто и едва заметно.

– Сейчас мы во всем разберемся, – говорит Дэн. И даже верит в свои слова – а потом приезжает в «Сан Таймс».

Харпер 13 июня 1993

Харпер сидит за столом в дальнем углу греческой забегаловки, у стены, расписанной изображением белокаменной церкви у голубого озера. Перед ним стоят блинчики с хрустящим беконом; он смотрит в окно, провожая взглядом прохожих, и дожидается, пока сутулый чернокожий мужчина дочитает газету. Осторожно отпивает слишком горячий кофе и думает, не связано ли его намерение больше не возвращаться в Дом с тем, что тот не пускал его дальше этого дня. На душе на удивление спокойно. Он не впервые оставляет прежнюю жизнь позади. Приспособится и к этому времени, и плевать на бесконечные толпы, неистовый ритм жизни и суету. Только денег надо было взять побольше, но раздобыть их не будет проблемой, особенно когда в кармане есть нож.

Мужчина наконец-то уходит, и Харпер забирает с его столика пакетик сахара и газету. С убийства Миши прошло всего несколько часов, так что про нее вряд ли что-то напишут, но он может найти заметку о Кэтрин. Любопытство явно показывает, что из Дома он ушел, но путь его продолжается. Рано или поздно он найдет новые созвездия. Или составит свои.

«Сан Таймс» открыта на спортивном разделе, и только поэтому он замечает ее имя. Даже не над статьей – всего-то над перечнем лучших спортсменов чикагских школ.

Он внимательно всматривается в заметку, дважды перечитывает все имена, словно они способны исправить вопиющую ошибку в имени автора. Кирби Мазрахи.

Харпер проверяет число: газета сегодняшняя. Он медленно встает из-за стола. Руки трясутся.

– Все, ты дочитал? – спрашивает мужчина, за бородой которого прячется жирная шея.

– Нет, – рычит Харпер.

– Ну ладно. Расслабься, чего ты? Я просто хотел новости глянуть. Потом, когда закончишь.

Он медленно пробирается к туалетам, рядом с которыми стоит таксофон. На грязной цепочке болтается телефонная книга. В списках только одна Мазрахи. «Р». И адрес: Оак-парк. Видимо, мать. Тварь, которая солгала про смерть Кирби. Он вырывает страницу с ее информацией.

По пути к выходу он замечает, что жирдяй все же забрал газету. Ярость обуревает его. Подойдя, он хватает мужика за бороду и с силой бьет лицом о стол. От удара голова отлетает обратно; из носа начинает хлестать кровь. Несмотря на крепкое телосложение, из его горла вырывается высокий недоуменный всхлип. Люди вокруг замолкают и оборачиваются на Харпера, но тот не обращает внимания – отталкивая всех, кто попадается на пути, он проходит через вращающиеся двери.

Владелец с усами (седыми, не такими густыми, как раньше) выбегает из-за прилавка, кричит ему вслед:

– Убирайся отсюда! Эй, ты! Убирайся!

Но Харпер не слышит, потому что уже движется в сторону дома, страницу с адресом которого комкает в кулаке.

Рэйчел 13 июня 1993

Осколки выбитого стекла тускло поблескивают на коврике у двери. Холсты без рам, развешанные по коридору, исполосованы чем-то острым, словно кто-то проходил мимо и порезал их в порыве непринужденной жестокости.

На кухне копии балерин Дега и островитянок Гогена, так резко контрастирующие друг с другом, смотрят со стенок шкафчиков на перевернутые коробки, содержимое которых разлетелось по полу.

На столе лежит раскрытый альбом. Разорванные на клочки фотографии валяются на полу как конфетти. Женщина в белом купальнике улыбается, щурясь на солнце; ее лицо разорвано пополам.

На полу в гостиной – опрокинутый изящный столик в стиле семидесятых, похожий на перевернутую лапами вверх черепаху. Лежавшие на нем безделушки, журналы и книги разбросаны по полу: бронзовая статуэтка с колокольчиком под юбкой лежит на боку рядом с фарфоровой птичкой – ее голова, отколовшись, оставила за собой рваную острую рану. Сама голова лежит рядом, пустым взглядом уставившись на худосочных девушек в уродливых модных одеждах, красующихся на страницах журнала.