Сияющие

Элис стоит на небольшом выступе между круглыми крышными вентиляторами, лопасти которых лениво вращаются. В руках у нее зажат обломок кирпича.

– Иди сюда. – Он манит ее ножом.

– Нет.

– Не хочешь по-хорошему, милая? Хочешь умереть по-плохому?

Она бросает в него кирпич. Он проносится мимо, не задев Харпера.

– Ну ладно, – говорит он. – Ладно тебе. Я тебя не трону. Я просто шучу. Иди ко мне, ну же. Пожалуйста. – Он тянется к ней, ласково улыбаясь. – Я люблю тебя.

Элис тоже расплывается в лучезарной улыбке.

– Я бы очень этого хотела, – отвечает она. А потом отворачивается и прыгает с крыши. Он даже не успевает вскрикнуть от шока.

Откуда-то снизу взмывает голубиная стая. А затем он остается на крыше один. Где-то на улице визжит женщина. Она голосит и голосит, как сирена.

Все пошло не по плану. Он достает из кармана круглый пластиковый контейнер, смотрит на него, словно в разноцветных противозачаточных таблетках, разложенных по дням недели, кроется потаенное знание. Вот только там его нет. В его руках – тусклый, ничего не значащий талисман.

Он сжимает его так сильно, что пластик трескается, а потом в отвращении кидает следом за Элис. Контейнер падает вниз, кружась в воздухе подобно детской игрушке.

Кирби 12 июня 1993

Жара на улице стоит невыносимая, а в подвале Рэйчел все еще хуже: нагроможденные всюду вещи, кажется, нагреваются сами по себе, окутывая воздух липкой ностальгией. Когда-нибудь матери не станет, и Кирби придется разбирать весь бардак. Чем больше она выкинет сегодня, тем лучше.

Коробки она разбирает во дворе. Таскать их по шаткой деревянной лестнице тяжело, и спина начинает побаливать, но лучше уж так, чем торчать в подвале среди завалов, готовых вот-вот обрушиться ей на голову. В последнее время она только это и делает. Роется в старых коробках. И что-то подсказывает, что в этих она найдет не меньше болезненных воспоминаний, чем в никому не нужной картотеке детектива Майкла Уильямса, полной свидетельств чьих-то поломанных жизней.

На лужайку выходит Рэйчел и присаживается рядом, скрестив ноги. Она одета в джинсы и черную футболку, как официантка, а волосы стянуты в растрепанный хвостик. Ногти на босых длинных ногах покрашены красным лаком, настолько темным, что он кажется черным. В последнее время она начала красить волосы – выбранный каштановый цвет чуть темнее родного, но даже в нем видна седина.

– Господи, сколько барахла, – замечает она. – Легче его просто сжечь. – Она достает из кармана бумагу для самокруток.

– Не соблазняй, – говорит Кирби с резкостью, которую сама от себя не ожидала, но Рэйчел даже не замечает. – Надо было устроить распродажу. Вывалили бы все из коробок на стол, делов-то.

– И тебе бы не пришлось в них копаться, – вздыхает Рэйчел. – Воспоминания нужно прятать куда подальше. Так с ними легче жить. – Она отщипывает кончик сигареты и сыпет на бумагу смесь табака с марихуаной.

– Ты сама-то слышишь, что говоришь, мам?

– Хватит строить из себя психотерапевта. Тебе не идет. – Она поджигает косяк и машинально протягивает Кирби. – А, прости, я забыла.

– Да ничего, – отвечает она и затягивается. Держит дым в легких, пока он не отзывается в голове приятной статикой, как белый шум телевизора. Если бы, конечно, за белым шумом скрывались зашифрованные сигналы из ЦРУ, передаваемые через патоку. В отличие от мамы, Кирби не умеет курить траву – начинает всего пугаться и накручивать себя. С другой стороны, она ни разу не накуривалась в ее компании. Может, она все это время употребляла травку неправильно, упустила возможность получить какие-то тайные знания, переходящие от матери к дочери по наследству – как заплетать французские косички, например, или дурить мальчикам головы.

– Что, в редакцию до сих пор не пускают?

– Я на испытательном сроке. Собираю информацию по спортивным достижениям всяких школьников, но к работе меня не допустят, пока не закрою долги.

– Они о тебе заботятся. Как мило.

– Они обращаются со мной как со сраным ребенком.

Рэйчел достает из коробки набор фишек из старой настольной игры и рождественские украшения, запутавшиеся в меноре. По газону рассыпаются разноцветные яркие пластиковые кружочки из Лудо.

– Слушай, а мы ведь так и не провели тебе бар-мицву. Хочешь, устроим?

– Нет, мам. Как-то уже поздновато, – отвечает Кирби, распечатывая следующую коробку; скотч на ней давно уже высох, но все равно ужасно трещит. Внутри лежат детские книжки: повести Доктора Сьюза, истории о ковбоях, «Там, где живут чудовища», «Хулиганские сказки».

– Это я для тебя храню. Будешь детишкам читать.

– Вряд ли они у меня будут.

– Мало ли. Тебя я тоже не планировала. Помнишь, как ты писала отцу письма?

– Что? – Кирби продирается сквозь туман в голове. Детство от нее ускользает. Память – ненадежная штука. Для того люди и хранят весь этот мусор – стараются не забыть.

– Я их выбрасывала, разумеется.

– Но зачем?

– Что за вопрос? Куда, по-твоему, я бы их посылала? С таким успехом можно писать письма Санте.

– Я кучу лет думала, что моим отцом был Вояж. Ну, Питер Колье. Я его потом разыскала.