Сияющие

– Да сколько раз повторять! Не живет она здесь, и мы не собираемся, слышите вы, не собираемся выплачивать ее долги! – Из трубки раздается щелчок, который сменяет мягкий монотонный писк. Видимо, отец сбросил звонок, поэтому Харпер вставляет в узкую щель еще один четвертак и снова набирает номер, тыкая серебристые кнопки, стершиеся от бесконечных нажатий. Какое-то время он слышит только гудки.

– Да? – осторожно спрашивает мистер Пек.

– Вы не знаете, где она? Мне нужно ее найти.

– Да ради всего святого, – произносит мужчина, – поймите уже, что мы ничего не знаем. Хватит звонить. – Он ждет ответа, но Харпер молчит. Так долго, что мужчина испуганно окликает: – Алло?

– Я слушаю.

– А. Я думал, вы уже положили трубку… – В голосе слышится неуверенность. – С ней все в порядке? Что-то случилось? Господи, или это она что-то натворила?

– А что Кэтрин могла натворить?

– Не знаю. Я вообще не понимаю, что и зачем она делает. Мы же заплатили за лечение. Старались отнестись с пониманием. Нам сказали, что она не виновата, но…

– Кому вы заплатили?

– Центру реабилитации «Новые надежды».

Харпер аккуратно вешает трубку.

В центре реабилитации он ее не находит, зато попадает на анонимную встречу, которая там проводится. Тихо сидит в уголке и слушает сопливые истории, пока не узнает новый адрес от Эбигейл, весьма дружелюбной старушки, когда-то давно завязавшей с наркотиками. Уж больно она радуется новости, что к Кэтрин решил наведаться ее «дядя».

Кэтрин 9 июня 1993

Кэтрин Галлоуэй-Пек расхаживает перед чистым холстом. Завтра она отвезет его Хаксли и продаст баксов за двадцать, хотя столько стоил один лишь подрамник. Зато Хаксли сжалится и даст халявную дозу. Придется, наверное, ему отсосать. Но она не шлюха. Так, сделает ему подарок. Друзья же должны помогать друг другу. Почему бы не подсобить и сейчас.

И вообще, депрессия и наркотики – два главных столпа любого искусства. Вон, посмотрите на Керуака. Или Мэпплторпа. Харинга, Бэкона, Баския! Так почему при любом взгляде на пустой холст нити начинают бренчать в голове расстроенным пианино, застрявшим на одной ноте?

Проблема не в том, что ей никак не начать. Начинала она уже кучу раз. Решительно, смело, с четким представлением, что нужно нарисовать. Картина буквально стоит перед внутренним взглядом; она видит переплетение цветов, пересекающих друг друга, словно мосты, которые приведут к конечной цели. Но потом идея ускользает, выскакивает из рук, а цвета расплываются и мутнеют. В итоге получаются лишь кривые коллажи из страниц, вырванных из дешевых бульварных романов – она купила коробку за доллар. Слой за слоем она замазывает слова, уничтожает их краской. А ведь она хотела сделать световой короб, огни которого выхватывали бы предложения, понятные лишь ей одной.

Она счастлива, когда на пороге вдруг появляется он. Кэтрин думала, что пришел Хаксли – догадался, чего она хочет. Или Джоанна, которая иногда заглядывает с кофе и бутербродами, хотя в последнее время она заходит все реже, а взгляд ее становится все строже.

– Можно войти? – спрашивает он.

– Да, – отвечает она, хотя в руках у него нож и заколочка с розовым зайчиком, которой, сколько, восемь лет, получается? Но выглядит так, будто он купил ее буквально вчера. Она понимает, что ожидала его. С двенадцати лет, с того самого дня, когда он присел к ней на траву и они вместе смотрели фейерверки. Она ждала папу, ушедшего в туалет, потому что от острых хот-догов ему всегда становилось плохо. Когда он подошел, она сказала, что ей нельзя разговаривать с незнакомцами и она вызовет полицию, но на самом деле ей льстил его интерес.

Он объяснил, что она ярче взрывов, освещающих небеса и отражающихся в стеклах домов. Он издалека заметил это сияние. Значит, ему придется ее убить. Не сейчас, позже. Когда она вырастет. Но пусть все равно смотрит в оба. Он протянул руку, и она отшатнулась. Но он не ударил ее, просто вытащил из волос заколку. И это напугало сильнее, чем необъяснимо жуткие слова, – она разрыдалась, и даже взволнованный отец не смог утешить ее, когда вернулся из туалета, весь бледный, потный и сжимающий живот.

Не в тот ли день вся ее жизнь покатилась по наклонной? Когда мужчина в парке сказал, что убьет ее.

«Как можно говорить такое ребенку?» – думает она, но произносит не это.

– Хотите что-нибудь выпить? – Проявляет гостеприимство, хотя ей нечего предложить, кроме воды в испачканном краской стакане.

Кровать она продала две недели назад, зато нашла на тротуаре сломанный диван, который они с Хаксли подняли по лестнице, а потом и опробовали, потому что «да ну тебя, Кэт, я халявным носильщиком не нанимался».

– Вы сказали, что я сияю. Ярче фейерверков. На фестивале еды, помните? – Она делает пируэт посреди комнаты, но чуть не падает. Когда она в последний раз ела? Во вторник?

– Но это не так.