Сияющие

Ему просто нужно взбодриться. Ничего больше. С архитекторшей все прошло идеально. Он хочет вернуться на место убийства. Испытание веры. Кровь кипит предвкушением: он уверен, что никто не узнает его. Челюсть уже зажила, а шрамы от поддерживающей конструкции скрылись под отросшей бородой. Он не берет с собой даже костыль. Но этого все равно недостаточно.

Харпер приподнимает шляпу, приветствуя чернокожего швейцара в Фишер-билдинг, а потом по лестнице поднимается на третий этаж. Плитки в коридоре перед архитектурным бюро до сих пор краснеют от крови – Харпер в восторге осознает, что ее не получилось отмыть. Член тут же встает, ноет, и он стискивает его через штаны, сдерживая стон удовольствия. Прислонившись к стене, он скрывает резкие движения ладони за полой пиджака и вспоминает, во что она была одета, какой алой помадой были накрашены ее губы. Ярче, чем кровь.

Вдруг дверь в «Крейк энд Мендельсон» распахивается, и над ним нависает крупный мужчина с редеющими волосами и красными глазами.

– Ты что вытворяешь?!

– Прошу прощения. – Харпер съеживается, быстро находит глазами таблички на соседних дверях. – Я ищу «Чикагское стоматологическое общество».

Но швейцар поднялся на этаж вслед за ним и теперь показывает на него пальцем.

– Это он! Тот ублюдок! Это он вчера ушел весь в крови мисс Роуз!

В полиции Харпера семь часов подряд допрашивают двое следователей: один тощий, как ветка, но с хорошим ударом, а второй полный и лысеющий – этот сидит и курит. Разговоры они разбавляют насилием. Они не верят ему – и неудивительно, ведь в «Чикагском стоматологическом обществе» о нем даже не слышали, а отель «Стивенс», где он якобы остановился, давно сменил название.

– Да я не отсюда, ребята, – с улыбкой говорит он, и тут же кулак врезается в лицо; в ушах звенит, зубы болят, а челюсть ноет, будто вот-вот вновь выскочит из сустава. – Я же сказал. Я коммивояжер. – Его снова бьют, в этот раз в солнечное сплетение, и дышать становится сложно. – Продаю товары для ухода за полостью рта. – От очередного удара он падает. – Я забыл образцы в метро. Может, дадите мне написать заявление об утерянном багаже? – Толстяк пинает его по почкам, но чуть не промахивается. «Лучше бы доверил дело дружку», – думает Харпер и ухмыляется.

– Что, смешно тебе? Чего лыбишься, засранец? – Тощий склоняется над ним и выдыхает сигаретный дым в лицо Харперу. Но не может же он сказать, что он наперед знает, чем все закончится. Он вернется в Дом, потому что на стене еще есть имена девушек, не встретивших предначертанную им судьбу. Но он ошибся – и за это расплачивается.

– Да потому что вы не того взяли, – отдувается он сквозь зубы.

У него снимают отпечатки пальцев. Потом ставят у стены, дают в руки номер и делают фото.

– Хватит улыбаться, а то я тебе все зубы повыбиваю. Девушка умерла, и мы-то знаем, что ее убил ты.

Но улик не хватает – они не могут задержать Харпера. Не только швейцар его видел, но все свидетели клянутся, что еще вчера он был начисто выбрит, а челюсть поддерживала металлическая конструкция. А сегодня у него двухнедельная борода, за которую они дергали своими жирными полицейскими пальцами, проверяя, не приклеена ли она. К тому же на нем нет ни пятна крови, нет оружия убийства – которое обычно он носит в кармане, – потому что Харпер оставил его в шее мертвого пса на тридцать пять лет позже.

Собачий укус стал его алиби. Дворняга укусила, когда он бежал за поездом, в котором остался чемодан с образцами. И как раз в это время несчастную леди из архитектурного бюро убивали.

Детективы признают, что он психопат-извращенец, но не могут доказать, что он несет опасность для общества, и уж тем более его нельзя обвинить в убийстве мисс Вилли Роуз. Его обвиняют в непристойном поведении, вкладывают фотографию в дело и отпускают на волю.

– Только попробуй сбежать, – грозит детектив.

– Я не уеду из города, – обещает Харпер, из-за побоев хромая хуже обычного. Свое обещание он в целом сдержит – просто никогда уже не вернется в 1954 год, а бороду сбреет и больше не отрастит.

После этого случая он посещает места преступлений только значительно раньше или намного позже, пропуская десятилетия, – ходит мастурбировать, думая об убитых им девушках. Ему нравится, как воспоминания соприкасаются с переменами. От этого они становятся лишь острее.

За шестьдесят лет в полиции появляется еще два его фото, хотя каждый раз он называется разными именами. Один раз его арестовывают за непристойное поведение в 1960-м – он трогал себя в общественном месте, которое в будущем станет стройкой, а второй – в 1983-м, потому что он разбил нос таксисту, который отказался везти его в Энглвуд.

Единственное удовольствие, в котором он не может себе отказать, – это газеты. Он читает их и заново переживает убийства, видит их чужими глазами. Но делать это нужно сразу, через день или два. Именно из газет он узнает, что стало с Кирби.

Кирби 11 августа 1992