Сияющие

Харпер обводит костылем коридор, а когда Бартек непроизвольно следует за движением глазами – бьет набалдашником по шее. Поляк падает, визжит, а Харпер упирается рукой в стену и с силой опускает костыль ему на голову. А потом еще раз. Еще. Привычно и непринужденно.

Стянуть пиджак оказывается делом нелегким. Харпер вытирает лицо тыльной стороной ладони, и на ней остается кровь. Надо принять душ – а потом пойти и сделать то, что до́лжно. Положить старт событиям, которые уже произошли.

Харпер 20 ноября 1931

Он возвращается в Гувервилль впервые после всего, что случилось – до того, как это случилось. Из-за воспоминаний трущобы кажутся хуже, чем они есть. Люди – подлее, ничтожнее. Серые кожаные мешки, которыми управляет оцепенелая рука кукловода.

Он постоянно забывает, что никто за ним не гонится, и одергивает себя. Никому он не нужен. Пока что. Но знакомых мест он избегает – идет через парк, придерживаясь берега. Отыскать нужную хибару несложно; женщина снимает развешенное сушиться белье, слепо скользя пальцами по веревкам, находит запятнанную сорочку, одеяло, кишащее вшами, от которых не помогает ледяная вода. Ловко складывает их и передает стоящему рядом мальчишке.

– Мама. Тут кто-то пришел.

Женщина взволнованно оборачивается к нему. Видимо, она слепая с рождения – даже не знает, как притворяться зрячей. Как утомительно, как скучно и неинтересно. Да и чем может заинтересовать эта серая женщина, которая уже заранее мертва.

– Прошу прощения, мадам, я не хотел потревожить.

– У меня больше нет денег, – отвечает она. – Если вы пришли грабить, то все, опоздали. Надо было приходить раньше.

– Отнюдь, мадам. Я хочу попросить об услуге. Ничего особенного, но я заплачу вам за помощь.

– Сколько?

В ответ на открытую жадность Харпер смеется.

– Что, сразу к делу? Вы даже не знаете, о чем я хочу попросить.

– Да всем вам нужного одного и того же. Я отправлю мальчишку на вокзал, пусть собирает милостыню. Не волнуйтесь, он вам не помешает.

Харпер сует ей в руку деньги. Женщина вздрагивает.

– Где-то через час мимо будет проходить мой товарищ. Передайте ему весточку и пиджак. – Он накидывает его ей на плечи. – Не снимайте, иначе он вас не узнает. Его зовут Бартек. Не забудете?

– Бартек, – повторяет она. – Что ему передать?

– Имени будет достаточно. Вы услышите шум, крики. Просто назовите его по имени. И даже не думайте опустошить карманы. Я знаю, что там лежит. Если что-нибудь пропадет – вернусь и убью.

– При мальчике могли бы так и не говорить.

– А он будет свидетелем, – говорит Харпер и наслаждается правдой.

Кирби 2 августа 1992

Дэн с Кирби проходят во двор загородного дома; посреди ухоженной лужайки торчит предвыборный щит: «Голосуйте за Билла Клинтона!» Рэйчел тоже постоянно ставила такие таблички, но в поддержку всех партий сразу – ей нравилось сбивать людей с толку. А активистам всегда говорила, что будет голосовать только за экстремистов. Зато когда застукала Кирби за розыгрышем – та названивала пожилой женщине и убеждала ее обернуть все электрические приборы в фольгу, чтобы излучение со спутников не проникало в дом, – то отчитала ее за ребячество.

Где-то в доме приглушенно голосят дети. На крыльце, которое бы не помешало подкрасить, в горшках стоит оранжевая герань. Вдова детектива Майкла Уильямса открывает им дверь, улыбается, но устало.

– Привет! Простите, у меня тут ребята… – Из глубины дома раздается вопль:

– Ма-а-ам! Он налил горячую воду!

– Извините, я на секунду. – Она скрывается в доме, а назад возвращается с двумя мальчиками, которые держат в руках водяные пистолеты. Им лет по шесть-семь – Кирби плохо определяет возраст. – Мальчики, поздоровайтесь.

– Здрасте, – бормочут они, глядя в пол, хотя младший из братьев осмеливается взглянуть на Кирби через занавесь поразительно длинных ресниц; хорошо, что сегодня она надела шарф.

– Ну ладно, сойдет. Идите погуляйте на улице, ладно? Можете поиграть с садовым шлангом. – Она подталкивает их к двери, и они с воплями и улюлюканьем вылетают на улицу как две маленькие ракеты.

– Проходите. Я сделала чай со льдом. Вы Кирби, да? Я Шармейн Уильямс.

Они пожимают руки.

– Спасибо, что откликнулись, – говорит Кирби, когда Шармейн проводит их в дом, такой же ухоженный, как и лужайка. В порядке Кирби видит вызов для мира. Это ведь самое страшное в смерти, и не важно, что стало причиной – убийство, сердечный приступ или авария. Жизнь должна продолжаться.

– Ой, не знаю, пригодится ли вам хоть что-то. Но оно лежит, только место занимает. Я звонила в участок, но они не собираются ничего забирать. Так что это я должна вас благодарить, если честно. Да и мальчикам вторая комната освободится – вот они будут рады.