Сияющие

Кирби с трудом приподнимается, и тут же мужчина бьет ее костылем по лицу. Он ломает ей челюсть, и взрыв острой боли пронизывает насквозь. Она падает на сырую землю. И тут же ощущает на себе его вес – он упирается в спину коленом. Она бьется и выворачивается, но он все равно заводит руки ей за спину, пыхтит, связывая запястья.

– Слезьсменясука! – выплевывает она в месиво из земли и листьев. Гниль застревает между зубами, мягкая и сырая.

Мужчина грубо переворачивает ее, часто дыша сквозь зубы, но закричать Кирби не успевает – ее затыкают теннисным мячиком, попутно рассекая губу и ломая зуб. Мяч разбухает, заставляя распахнуть рот шире. Она давится, ощущая на языке вкус резины, собачьей слюны и крови. Пытается выдавить мяч языком, но натыкается на отколотый зуб, и ее начинает тошнить при мысли, что во рту у нее часть собственного черепа. Перед левым глазом все расплывается в фиолетовой дымке. Скула давит на глазницу. Но мир все равно сужается в единую точку.

Из-за мяча дышать становится трудно. Она не чувствует связанные руки, на которых лежит. Края проволоки впиваются в позвоночник. Кирби дергает плечами, всхлипывая, пытается отползти. Она не знает, куда бежать – куда угодно, господи, просто подальше. Но он устроился у нее на ногах, прижимая к земле своим весом.

– У меня для тебя подарочек. Даже два, – говорит он. Между его зубов высовывается кончик языка. Свистяще хрипя, он лезет в карман пиджака. – С какого начнем?

Он демонстрирует ей маленькую блестящую зажигалку, черную с серебром. А еще – складной нож с деревянной рукояткой.

– Что, не решить? – Он щелкает зажигалкой; огонек выскакивает, как чертик из табакерки, но мужчина быстро его тушит. – Это – на память. – Следующим он раскладывает нож. – А это – чтобы закончить начатое.

Кирби пытается пнуть его, сбросить с себя, заходясь в яростном крике. Он не сопротивляется, просто смотрит, довольный. Потом подносит зажигалку к ее лицу, нажимает тупым углом на сломанную скулу. Перед глазами вспыхивают черные точки, и боль расходится от челюсти к позвоночнику.

Мужчина задирает Кирби футболку, оголяя бледный живот. Скользит по нему рукой, впиваясь пальцами в кожу – сильно, жадно, оставляя за собой синяки. А потом вонзает клинок, прокручивает и тянет вверх, повторяя движение ладони. Она бьется под ним, кричит, но мяч заглушает все звуки.

Он смеется.

– Ну-ну, потише.

Она невнятно рыдает. Воедино не связать даже мысли, что уж говорить про слова. «Не-надо-пожалуйста-пожалуйста-не-смей-мразь-не-смей-пожалуйста-не-надо».

Они оба дышат загнанно, часто. Он возбужденно хрипит, она судорожно глотает воздух. Кирби не знала, что кровь такая горячая. Как моча. Только гуще. Он наигрался? Закончил? Может, просто хотел немного ее проучить? Показать, кто тут хозяин, а потом… в голову ничего не приходит. Она не может даже посмотреть на него – слишком боится увидеть, что он хочет с ней сделать. Поэтому она просто лежит, глядя на тусклые лучи утреннего солнца, проглядывающие через кроны деревьев, и вслушивается в тяжелое рваное дыхание.

Но он с ней еще не закончил. Кирби натужно стонет, изгибается, пытаясь спастись от ножа. Мужчина хлопает ее по плечу с жестокой ухмылкой; его волосы липнут ко лбу, намокнув от пота.

– Кричи громче, солнышко, – хрипит он. Изо рта у него пахнет карамелью. – Может, тебя и услышат.

Он вонзает клинок и поворачивает его в ране. Она воет в голос, несмотря на мяч во рту, и тут же злится на себя за послушание. А потом приходит благодарность, ведь он разрешил ей кричать. Стыд лишь усиливается, но она ничего не может с собой поделать. Тело больше не подчиняется – ему плевать на позор, оно готово пойти на все, лишь бы пытка закончилась. Лишь бы получилось прожить еще немного. Пожалуйста, господи. Она закрывает глаза, чтобы не видеть, с каким сосредоточенным видом он на нее смотрит и как трет рукой пах.

Он бьет ножом так, словно следует давно предопределенному узору. Как будто сама судьба подложила под него Кирби. Как будто она всю жизнь провела здесь. Под острым клинком, оставляющим пылающие огнем раны. Он прорезает жировую прослойку – будто разделывает кусок мяса. Как и на скотобойне, в воздухе пахнет дерьмом и кровью. Пожалуйста, господи, помоги.

Рядом раздается ужасный хрип, страшнее, чем дыхание мужчины и шлепки, с которыми нож вонзается в мясо. Открыв глаза, Кирби поворачивается и видит Токио – тот содрогается, трясет головой, словно в припадке. Рычание бурлит в его разорванной глотке. На обнаженных в оскале зубах пузырится кровавая пена. Он рвется так, что поваленное дерево сотрясается. Намотанная на ветвь проволока вгрызается в кору и лишайники. Алая кровь скатывается в его шерсти шариками – бусинами ужасного ожерелья.

– Не надо, – выдавливает она. Получается только «Иао».

Он думает, что она умоляет его.

– Я не виноват, золотце, – говорит он. – Это все ты. Это ты тут сияешь. Ты сама меня вынудила.