Сфумато

Раньше. Надо было думать об этом хотя бы лет за десять до Конвенции. А лучше бы ещё раньше, когда вдруг стало нельзя выходить на площади сначала маршами, потом группами, позже – пикетами.

Мы хорошо ели, одевались и нас не били в полиции, подумала Виктория Марковна, всё по классику. Этого было достаточно, чтобы народ хотел жить так же, а мы считали себя особыми. Особые и быдло. Вот так мы жили. Так мы писали. И читали мы только то, где написано было так. И это была ошибка.

Виктория Марковна остановилась. Давид. Оставался только он. Надо дойти до него и узнать адрес Пуховцева. Идти было недалеко.

Давид сидел за кухонным столом, покрытым голубой скатертью. В квартирке было чисто и уютно, Лида это умела. Сама она, отрыв дверь Виктории Марковне, широко улыбнулась своей простой и доброй улыбкой.

— Кофе варю, — сказала она и убежала.

Сняв обувь, Виктория Марковна остановилась в прихожей. Брат не выходил, но она пока и не хотела этого. Встречу с ним после ночного разговора с Иваном Павловичем она хотела отложить, но получилось иначе.

Зайду, спрошу адрес и уйду, решила Виктория Марковна.

Но получилось не так.

Давид был хмур. Голову он едва поднял и остался сидеть.

— Что с ним, Лида? — спросила Виктория Марковна. — Сидит сычом.

Попыталась улыбнуться. Не смогла. Села на стул.

— Я вам кофе налью, Виктория Марковна, вы поговорите, а я пока по хозяйству, — проворковала Лидочка, налила кофе в белые чашки с красными цветами и вышла.

— Кофе заканчивается, надо будет снова доставать, — сказал Давид.

Голос его звучал неестественно.

Доставать. Это словечко из того времени, которое, казалось, ушло навсегда, вернулось. Но время не вернулось, оно изменилось. Абсурд затаился на время ненадолго и воскрес, принёс старое и придумал свежее. Появились «бэкграунды», «кластеры», «сибирские степи» – новое и страшное.

— Достанешь, — ответила Виктория Марковна, — а сейчас расскажи мне всё.

Давид встал.

— Я не спал сегодня, — вздохнул он.

— Не это страшно, — усмехнулась Виктория Марковна, — сядь и расскажи.

Давид сел обратно. Взял чашку. Поставил. Снова взял и сделал глоток.

— Хороший в этот раз кофе завезли.

Потом он взял в руки чайную ложку и начал крутить её в пальцах.

Виктория Марковна не торопила. Разговор обещал быть тяжёлым, но недолгим.

— Я дал показания на Соколовского, его казнили из-за меня, — глухо проговорил Давид, на секунду поднял глаза на Викторию Марковну и снова опустил их в стол.

Он опустил плечи и оттого дышал тяжело, шумно и коротко выдыхая воздух.

— Не только его. Ты потом многих сдал. И будешь сдавать, — ровно и глядя прямо на брата, ответила Виктория Марковна.

— Ты знаешь? — спросил он.

Удивления в вопросе не было. Старшая сестра всегда знала больше, чем он хотел.

— Я не осуждаю тебя, — ответила она, помолчав. — Если бы меня успели допросить до тебя, показания могла дать и я. Родина дала команду на допрос обоих. Тебя допросили раньше. Поэтому фактический Иуда — ты. А я — Иуда резервный, моё время ещё придёт. Если доживу.

— Что мы будем делать?

— Жить, этого же не запретили. Спасать Станислава. И Машу.

— Ты за этим пришла?

— Да. Хотела узнать, где живёт Пуховцев. Я пошла было к нему и поняла, что иду в колхозную контору. Я не знаю, куда мне идти, чтобы увидеть его.

Брат вдруг замолчал.

— Помнишь, когда лет за пять до Конвенции начали сажать за слова, написанные и сказанные, мы были с тобой на ещё не запрещённой конференции с неуехавшими и непосаженными, теми, кого можно было ещё называть правозащитниками? До того, как этот термин был признан экстремистским? Там говорили, что мы всегда делим тех, кого сажают, на политических и неполитических. Что это неправильно. Помнишь, как один там говорил, что нам не надо удивляться, что политических сажают за оторванный у мента погон?

— Помню.

— А помнишь, как он это объяснил? Он сказал, что народ, который не политический и от того вам неинтересный, сажают так уже много лет. И теперь вас сажают в вагонетки, которые уезжают по ухоженным рельсам. Когда их прокладывали, эти рельсы, вам, элите ума, это было неинтересно. Задумались вы, когда сажать стали вас. Но было уже поздно. Вот так он говорил.

— Да. Мы очень с ними спорили. Они даже ушли. Я помню, что они ещё сказали: «Вы всё равно окунётесь в народ. Или сейчас на воле, или потом в резервациях». Вот эти «окунётесь» и «резервации» я часто вспоминаю, — ответила Виктория Марковна.

— А чем мы отличаемся от них? Чем я отличаюсь от Лиды? — почти прокричал Давид.

— Мы просто лучше ели, лучше одевались и нас не били менты, — проговорила Виктория Марковна.

Давид достал сигареты. Оба закурили.

— Ты позвонишь ему? — тихо спросила Виктория Марковна.

— Кому?..

— Ты знаешь.

— Не надо никому звонить, — вдруг прозвучал голос Лиды.

Она стояла в проёме двери, одетая на работу, строгая и аккуратная. Обычной улыбки на её лице не было. Смотрела она строго и прямо.

— Почему? — удивлённо спросил Давид.

Они уже здесь.

— Откуда?..

Лида не обратила внимания на его вопрос.