Сфумато

Это и вправду была лишь легенда, Семён Ефимович не любил Пуховцева и вообще вонючих и хамоватых трактористов, но не было того, что рассказано было Тарасевичу, и вряд ли могло быть. А вот нужно стало, чтобы это появилось, и слово родило дело. А уголовное дело требовало человека, потому Пуховцева доставили прямо из кровати. Тот был ещё даже не в похмелье, а просто пьян, не понимал, куда везут, и про сына ещё ничего не знал. Когда прочитали ему заявление агронома, даже попробовал грубо хохотать.

Был бит молодым опером, изобличён Семёном Ефимовичем в ходе очной ставки, на которой хохотать и даже улыбаться перестал, посерьёзнел и несколько раз удивлённо спросил: «Ты чего, Ефимыч, ведь я ж никогда тебя и словом?», а в конце крикнул: «Что ж ты творишь, пидор?!» — и снова был бит.

Потом тракторист был допрошен, длилось это долго, и допрос хорошо слышал Семён Ефимович в соседнем кабинете. Страх от услышанного прогнал сомнения в том, что зря он всё это обустроил. Теперь признаться возможности не было — место Василия Пуховцева занял бы он сам.

Что же будет теперь? Только сейчас он начал понимать, что Маше и без старшего Пуховцева грозит опасность и даже тюрьма, что есть Степан, который может очнуться, а ещё есть его дружки, которые перед ментами молчать не будут.

Он зашёл в дом обессиленным. Привыкший к смешкам и злодействам в отношении себя, он не ждал, что так придавит его груз злодейства, что совершит он сам. И делать уже было нечего.

Солнце поднялось. Надо было идти на работу. Смотреть на людей. Быть с ними. И от этого к горлу поднялся ком, сдавил дыхание, где-то в груди сжалось, зажглось и сгорело что-то важное, без чего кровь останавливается, а с нею жизнь.

Дверь открылась, и вошла Маша, но Семён Ефимович уже не увидел своей дочери, рождённой его пропавшей женой от другого, неизвестного мужчины.

Он больше не жил.

Маша подбежала. Начала нажимать на грудь, как учили в школе. Остановилась. Села на пол рядом с телом.

Собралась и пошла в колхозную контору.

— Семён Ефимович умер, — сказала она председателю колхоза, зайдя в его кабинет.

Виктория Марковна смотрела на Лиду, медленно понимая.

Люди — как та жрущая и размножающаяся протоплазма, как тот сор, из которого, не ведая стыда... Люди рождают разное. Маша, которая вдруг начала читать ИХ книги и мыслить, как ОНИ, и слушать, и думать. И Лида, которая стала тем, кто вот уже сто с лишним лет стреляет их и гонит, то на восток, то на север, то на великие стройки, то просто потому, что так положено. И то и другое выросло из исконного, из того, что никогда не было ни Савлом, гонящим Господа, ни светом, сбившим его с коня.

— Так ты с Давидом, потому что на задании? — спросила Виктория Марковна.

Понимание это поднялось откуда-то снизу и ударило в темя изнутри.

— Прекратите, Виктория Марковна, вы же умный человек, — недавно обретённым ледяным тоном произнесла Лидочка. — Мы — семья. Я его жена. Сегодня я могла семью потерять. Потому взяла на себя ответственность. Теперь мы все будем жить дальше так, будто ничего не случилось. Я это вам очень рекомендую.

Давид Маркович вздрогнул от последних слов.

— Рекомендуешь? — переспросил он.

— Да, Давид, и ты меня послушаешь, — просто ответила она.

— А ты, Вика? Ты тоже послушаешь? — почти неслышно спросил Давид Маркович.

Виктория Марковна постояла молча.

— Да, Давид. Я приму эту рекомендацию. Лида права. Один лишь вопрос, Лида. Что будет со Станиславом и Машей? Нет, есть ещё вопрос. Нашу семью никогда не оставят в покое?

— Всё будет так, как надо, Виктория Марковна, — уже обычным тоном ответила Лида, — органы разберутся. А ваша семья давно в покое. Это и есть покой. Вам лучше домой пойти сейчас.

И Виктория Марковна пошла.

Иван Павлович оставил велосипед в продлавке.

— Что-то совсем прихватило меня, Агаша, приболел, домой пойду, — сказал он своей старшей продавщице и почти не соврал.

Прихватило его крепко, он не врал. Если дело действительно заинтересовало Управление президентской безопасности, то он попал в поле зрения. Заходил к начальнику полиции, устроил совет на кухне у Виктории, к Тарасевичу приехал. И правильно сказал борец с содомитами — потерял хватку. Ох, потерял. И как могло в голову прийти, что чекисты, укатав Соколовского, о сыне его забудут? Как он мог подумать, что Виктория и Стас без надзора останутся? Тут ещё Маша эта, видите ли, из народа выросла, надо её поддержать. Как? Сомневаться научить? В текущей линии Конвенционального совета, основанной на новейших исторических исследованиях и открытиях? Рудники объекта «Нерюнгри» есть для таких сомневающихся, там быстро до всех доходит единственная истинность этой линии. Быстро, но поздно.

И ведь совсем недавно приехал из тех мест, где зимой мороз с туманом, а иней такой, что от него провода рвутся.

Состарился. Мягкий стал.