Сфумато

И главное, что со Степаном? Он даже пожалел, что вчера всё закончилось так быстро. Теперь надо было ждать.

Вдруг выяснилось, что ждать — вот что страшно по-настоящему. Станислав умылся и заставил себя съесть холодную кашу, которую сунули в алюминиевом блюде в кормушку на завтрак.

До обеда ожидание было ещё сносным, и он начал прислушиваться к каждому звуку изолятора. Жизнь шла своим чередом. Конвои приходили и уходили, кого-то уводили. Кто-то громко смеялся, и Станислав скоро понял, что смеются тут многие и вовсе не от того, что им смешно. Вертухаи смеялись, чтобы показать, что им здесь нравится, а задержанные — от страха.

Принесли обеденную баланду. За час до неё конвоев не было, и Станиславу стало жутко. Баланду он вылил в унитаз. Организм отказался принимать еду. Началась самая страшная мука — неизвестность. За ним никто не приходил.

Станислав ходил по камере, дежурный заглядывал в глазок и хмыкал: это он видел не раз.

Людей стали возвращать. Наступил вечер.

— Соколовский, на выход без вещей! — заорал вдруг в кормушку дежурный и начал открывать дверь.

Станислав вскочил со шконки, на которую заставил было себя прилечь.

Он улыбался. Любой допрос сейчас был лучше ожидания.

Двое конвойных привели его в тот же кабинет, но там никого не было. Конвойные посадили его на стул и сняли наручники.

Дверь открылась, но вошли в неё не вчерашние опера, а мужчина, при взгляде на которого ржавшие до того конвойные резко подтянулись и замолчали.

— Свободны, — сказал он.

Конвойные поспешно удалились.

— Вот ты какой, — проговорил мужчина, посмотрев на Станислава.

Глава 7 Маша

В машине им говорить не дали. Двое полицейских усадили Машу на заднее сиденье, в середину. Один сел слева, другой справа. Это были большие мужчины, ей стало тесно, когда они захлопнули двери. Стаса посадили назад, в большом багажнике полицейского внедорожника было по бокам два небольших откидывающихся сиденья. На одном теперь сидел Станислав, а напротив него невысокий худой полицейский с недобрым взглядом.

— Обоим молчать! — крикнул этот полицейский, когда уселся в машину.

Они и не собирались говорить. Всё уже обсуждено. Они будут молчать. Если будут бить, не страшно, они могут вытерпеть. Они всё могут вытерпеть. Несовершеннолетних нельзя расстреливать. Их могут только отправить «дальше».

Будет детдом, а могут, если повезёт, пристроить на какую-нибудь работу, как Кольку Махинцева из десятого класса, которого поймали, когда он тащил ночью из колхозного склада мешок овсяной муки. Так многие делали: взять колхозное и за воровство никто не считал, колхозные сторожа жили сытно. Но Колька попал под рейд ментов из управления кластера, они иногда такое устраивали. Суд над ним был показательным, его отправили в Иркутскую пустошь, куда-то в кластер «Восток 5000+». Он писал оттуда матери, что ему повезло, устроился к мелиораторам конторщиком. Бригада копала арыки в иркутской степи, чтобы пахотные земли, обустроенные китайскими братьями на месте запустелой и неосвоенной тайги, не пропали зря. Колька писал, что копать им не перекопать, но платят хорошо и кормят.

Страшно было, что могут разлучить, но Маша верила, что этого не случится. Вера была необъяснимой, но Стас сказал как-то, что объяснимой она быть не может, тогда она становится знанием и теряет силу. Они в тот момент шли мимо строящейся церкви, и Маша перекрестилась, зашептав молитву. Так было положено, когда идёшь мимо церкви. Учителя следили за этим.

Но Стас усмехнулся.

— А ты во что веришь? — спросила тогда она.

— Я жду, во что я смогу поверить, — ответил он.

— Почему ты не веришь в Бога?

— Потому что знаю, что его нет. Знание убило веру. Мы все знаем, что его нет.

Маша не стала спрашивать, кто эти все. Она уже знала. И знала, почему Бог для них умер.

— На выход! — тонко прокричал тот же худой полицейский.

Стаса увели первым, вытащили из машины быстро и очень умело, экономными движениями, не дав ему повернуть к Маше головы. А она сумела посмотреть на него, ей не смогли помешать. Никто бы не смог.

В участке было тихо. Машу завели в тесную камеру с решётчатой дверью.

— Сиди здесь, — сказал ей полицейский.

Злобы в голосе не было. Маша почувствовала, что ему совершенно неинтересно, кто она, зачем её привезли и посадили сюда, что с ней будет.

— Чего ты её сюда закрыл? — услышала она резкий мужской голос в коридоре.

Это был голос человека, который привык говорить резко. И бить.

— А куда я её закрою? Всё занято, мужики везде. Не к алкашам же её, — дробно залебезил полицейский.

Он перестал быть безразличным. Он боялся.

— К операм веди, — голос прозвучал так же ровно, но нажим усилился.

Хотел, они сказали, что пока парня отработают, а её подержать велели.

— Велели... — хохотнул голос. — Велели, так подержи.

В ответ захихикали.

Маша осмотрелась. Увидела в полумраке обитую железом деревянную скамью и села на неё. Вдалеке были слышны звуки дежурной части — звонили телефоны, кто-то отвечал.