Сфумато

— Ничего необычного. То, что он делал все эти годы. Помочь оформить приговор тому, кто уже приговорён. Всегда кто-то приговорён. И всегда нужен кто-то, кто подпишет показания, надо же на что-то ссылаться в приговоре. Давид никого не убьёт и не сошлёт. Это сделают и без него. Но иногда таким, как Давид, можно просить. Пусть попросит.

— Ты думаешь, после Соколовского он это делал ещё?

— Никогда не бывает один раз и всё. Если сделал однажды — будет делать всегда, когда нужно. А нужно стало часто.

— Я его ненавижу.

— Он тоже себя ненавидел. А потом привык. И ты привыкнешь.

Дождь прекратился, и утреннее солнце вдруг стало жарким.

Иван Павлович засобирался.

— Пойду я. Надо отдохнуть немного и сходить кое-куда.

— Куда? — рассеянно спросила Виктория Марковна.

— У ментов, даже бывших, свои дороги, — улыбнулся Иван Павлович, — но сейчас у всех дорога одна — в народ.

— К трактористу?

— Да, к передовику Василию Пуховцеву.

— Сначала я пойду к Давиду. Да и стоит ли мне к Пуховцеву ходить? Он нас не любит.

— Потому вас и не любит народ, что вы брезгуете им. Вот даже сейчас тебе неприятно говорить с ним. Хорошо, я схожу, так даже лучше. А ты иди к Давиду. Наши сутки пошли, — ответил Иван Павлович и вышел.

Глава 5 Семён Ефимович

Семён Ефимович пошёл домой, это было совсем рядом. К Пуховцеву идти смысла не было, тот в это время спал. Он жил, как живут тут все простые, «правильные»: днём много работал, иногда выпивал, изрядно, иначе не мог, потом наглухо вырубался. Вчера он пил, Семён Петрович видел его у продлавки с пивом, а значит, потом был самогон, и сейчас до передовика вряд ли можно добудиться даже ментам. А если полицейские добудились, то сейчас у Пуховцева злое похмелье. Хуже нет ничего, и соваться не надо.

К обеду пойду, решил Семён Ефимович, возьму пузырь и пойду. Выпью с ним.

Пить он не любил, и почему-то не любили с ним пить люди.

Черти, думал он. Бесы. Что ж их всех не загнали в белые поля, там им всем место, за полярным кругом, зачитывали бы себе своих писателей, а люди жили бы спокойно. Как нарочно, выпускают, чтобы народ волновать.

Вдруг подумалось, а кто же он сам?

Жена. Где она сейчас? Когда приехала встречать его и жить с ним, он удивился и растерялся. Женщин в его жизни не было, точнее, были в юности, в самой юности, две — вчерашняя одноклассница и ещё одна, много старше, пьяная и много курившая, подцепившая его в загульной компании, куда он попал студентом случайно и совсем не планировал вот так — выпить и поехать к женщине. Оба раза было плохо, и непонятно было, чему так радуются парни, зачем считают их, гордятся количеством и привирают.

Он отпустил волосы, светлые и тонкие, что с его серыми глазами смотрелось неплохо.

Однажды он понял, что смотрит на своего преподавателя химии так, как хотел смотреть на ту одноклассницу, но не мог, и понял ещё, что преподаватель тоже смотрит на него. Он был немолод, сутул, лыс и редко поднимал глаза к аудитории, но на Семёна иногда поднимал.

Подмышки преподаватель не брил, об этом Семён узнал позже, когда стал приходить к нему украдкой и иногда оставаться на ночь. Никто их не видел, но всё равно скоро стали говорить, что они «пидоры» и что Семён «химичит с преподом».

Было обидно, но спорить Семён стеснялся. Спасла тогда будущая жена, профессорская дочь, которая объявила его своим парнем и демонстративно брала за руку, когда они шли по коридорам.

Преподаватель понимал и прощал, просил только не бросать его и приходить иногда.

Семён приходил. Было хорошо, а больше так хорошо не было никогда.

Нет, ещё один раз всё-таки было, когда он сам стал смотреть на практиканта, которого ему послали по линии сельхозакадемии, и тот тоже стал смотреть, а потом остался после работы, и ещё, но скоро перестал приходить, потому что узнал отец. Отец был в правительстве области и держал Семёна с его хозяйством на хорошем счету, давал субсидии. И вдруг перестал разговаривать. Скоро Семёна арестовали: делали проверку за проверкой, искали и нашли. Что нашли — неважно, важно было «закрыть пидора, пусть там очком работает, сколько хочет». Так сказал отец практиканта судье на заседании по аресту, нисколько не смущаясь. Судья улыбнулся и тоже смущаться не стал.

К тому времени обсуждали с профессорской дочерью свадьбу: она, горячая и резкая, прожила уже несколько ядовитых романов и почти свадеб, убегала из дома, глотала таблетки. Устала.

Устали её родители и теперь были рады Семёну — тот подкупал своим тихим спокойствием и умением сглаживать бурную импульсивность дочери. Его встречали, когда он приезжал из своего хозяйства, поили чаем и вином. Она, неожиданно для себя, полюбила его всерьёз и приняла решение — этот человек будет её мужем. Не бросила.