Конвоир подошёл к нему сзади, приставил к затылку небольшой пистолет и выстрелил.
Тело Анатолия Соколовского глухо рухнуло на пол.
— Давно говорил, надо на малый калибр переходить. Зачем нам девять миллиметров? Пуля выходит навылет, кровища, отмывай потом. Нам же не в боевых условиях работать. А с малым калибром чисто, аккуратно, — тихо говорил стрелявший, расстилая на полу длинный полиэтиленовый мешок, похожий на спальный.
— Не ворчи, вечно ворчишь, — ответил второй конвоир. — Давай помогу. Нам ещё второго исполнять.
Глава 10
Платок
В редакции «Света Конвенции» похолодало. Конец сентября здесь — зябкое время. Раньше Давид Маркович сказал бы про это место «за Уралом», и это казалось чем-то страшно далёким, о чём он будет писать, но куда никогда не попадёт.
Сейчас он, главный редактор зауральской газетёнки кластера «2000 плюс», ёжился, сидя за столом, и чувствовал, что остывает изнутри. Радовало только, что это был не тот мерзкий холод, с которым он вышел три месяца назад из отдела полиции, где в кабинете начальника с ним разговаривал страшный человек.
Сергей Петрович, подумал Давид Маркович, как, оказывается, страшно могут звучать простые русские имена, поставленные рядом, какой липкой жутью могут они отзываться где-то под теменем.
Молоденькая журналистка Лида, что бодро писала так тяжело дававшиеся главному редактору тексты про комбайнёров и бригадиров, не мёрзла. Она была местной, из образованных — «новообразованных», как однажды пошутил Иван Павлович, — и холодно ей не было. Лиде было комфортно и уютно в этом климате. Прислали её по разнарядке пару месяцев назад, и это было спасение.
Лида смотрела на начальника большими глазами, восхищалась им и приносила чай с брусничным вареньем или мёдом.
— Сами собираем, — говорила она и улыбалась.
— Мёд тоже сами собираете? — спросил как-то Давид Маркович.
— Да, и мёд сами, пчёлы носят, а мы собираем, — ответила Лида так просто, что Давид Маркович решил не шутить больше лингвистически.
Мёд был хорош.
В Москве она бы помучилась, подумал Давид Маркович. Серая влажная зима даётся тяжело. Особенно первая, когда она начала бы понимать, что её зауральское «о» и проглоченные гласные очень смешат столичных, которые ничего прямо не говорят, но шепчутся и хихикают. Ещё обиднее от того, что эти столичные и сами вовсе не москвичи, а «понаехавшие» и тайком грызут присланные бабушкой семечки.
День был холодный и сырой, но хороший. Утром он зашёл по дороге на работу к Ивану Павловичу. Пили кофе с сушками. Ваня был в хорошем настроении. Завершая их «умеренно континентальный завтрак», как они стали называть эти утренние посиделки, заведующий продлавки достал из шкафа внушительную бутыль. Жидкость в бутыли была приятного янтарного цвета.
— Медовуха. На первачке. Пасечник знакомый делает. Лучше нет ничего.
— А бутыль такая откуда?
— Это ж та самая «четверть». Ещё дореволюционная. Старовер пасечник. У них всё вековое. По дружбе отдал, тару с возвратом, иначе разговаривать перестанет.
— Так уж и по дружбе.
— Ты это мне прекращай. Пасечник с лавочником всегда найдут для чего дружить.
Иван Павлович деланно нахмурился.
— Дружили мент со старовером... — сказал Давид Маркович с улыбкой.
Оба рассмеялись.
Ритуал этот утренний после того дня, когда произошли истории с табличкой у Ивана Павловича и обыском у Давида Марковича, восстановился не сразу. Мимо крыльца продлавки хотелось пройти быстро, казалось, что друг догадался обо всём и теперь это уже не дружба вовсе. Да и как дружить, когда человек не знает, кто ты есть по сути свой внутренней, а ты не можешь об этом сказать.
Но, оказалось, что это не так трудно — молчать о том, что произошло. Сергей Петрович не звонил, обещанных новостей не было, жизнь шла как прежде, мысль о подписанных показаниях и договоренностях с этим опасным человеком стала привычной, а потом ушла куда-то вглубь, и оказалось, что об этом можно и не вспоминать вовсе. Она всплыла бы, эта мысль, и закололо бы снова слева в боку, если бы пришло письмо от Виктории, а там про Соколовского, но писем не было.
— Эй, Давид, здорово! — заорал как-то утром Иван Павлович, завидев с крыльца своей лавки спешащего на работу друга-редактора. — Заходи, пряники завезли хорошие, отложил тебе.
И всё пошло как прежде.
Пряниками в тот день, конечно, не закончилось, посидели вечером, выпили самогона, Ивану Павловичу кто-то, как обычно, презентовал из уважения, да и как не уважать завмага. Времена такие. Ушли ненадолго и вернулись эти времена.
Иван Павлович ни одного вопроса неудобного тогда не задал. Просто посидели и разошлись навеселе, как это бывало всегда.
— Давид Маркович, разрешите, — в кабинет зашла Лида. — Посмотрите статью, я тут написала, как они лес берегут, рубят сначала, а потом садят.
— Сажают, Лида, не садят.
— Я поняла, они сажают. Только сначала рубят.
— Кто они?