Северный Удел

Мы выступаем, когда солнце превращает серый песок в золото. Жар давит на грудь. Храм дрожит в мареве.

Одинокий камень, черный, как гнилой зуб, при приближении ни у кого не вызывает опаски. Лишь когда на него неожиданно вспрыгивает высохший, тощий как коряга ассамеец, мы вскидываем оружие. Но не стреляем.

И это стоит жизни двум оказавшимся в непосредственной близости солдатам. Они беззвучно валятся мешками в песок, а ассамеец, щелкнув языком, прыгает к Мальцеву с Ярданниковым.

Спасает их Шнуров.

Он разряжает револьвер в грудь и голову нападающему.

Не знаю, удивляется голос, не знаю никакого Мальцева.

Я, Петр Телятин, удивляюсь вместе с ним. Темнота наступает, обволакивает, переносит во времени и пространстве.

Вблизи храм выглядит неряшливо, каменные глыбы сложены с многочисленными прорехами и, кажется, от малейшего толчка вот-вот посыплются вниз. В глубоких тенях их прохладно. Внутри храма – располосованное солнечными лучами одно короткое помещение, упирающееся в черную, с вкраплениями красных и синих минералов стену. Стена будто ободрана и сочится влагой. Бесцветная жидкость собирается в выемки в каменном полу.

– Кровь! – кричит Мальцев. – Вот она, настоящая кровь! Кровь Бога!

Он танцует.

Широко улыбаясь и дергая лицом. Танец дик. Шнуров равнодушно колупает ногтем коросту с губ. Остальные переглядываются.

– Все! Теперь – все!

Откривлявшись, Мальцев достает из походного мешка медный кувшин, купленный еще в Хан-Гюли, и окунает его в одну из выемок.

Я вижу, как, присев в сторонке, Коста Ярданников тоже набирает жидкости во фляжку…

– Бастель!

Крик молнией входит между ушей.

Я качнулся и с трудом открыл глаза. Склеп. Труп пустокровника. Огюм Терст. Голос матушки звенит в голове.

– Что? – очнулся полковник.

– Зовут. – Я вытер кровь Петра Телятина с пальца.

– Куда?

Я помог Терсту встать с пола:

– Наверх. Видимо, с минуты на минуту стоит ждать штурма.

– Погодите, – полковник оглянулся на мертвеца. – Вы хоть что-то…

Я кивнул:

– Переговорщик, что был сегодня, это и есть Шнуров. А Мальцев… Некто Мальцев был чей-то кровник, им управляли.

* * *

Было уже совсем темно, силуэты флигелей плыли в вечернем сумраке в неизвестность. Высокие, по грудь, длинные и шипастые ряды костров казались валами, огораживающими замок. Трепетали огоньки запальных ламп. Вверху, в развидневшейся небесной вышине, несмело отвечали им звезды.

У боковых дверей нас ждали.

– Господа!

Усталый Штальброк торопливо запустил нас в дом. Едва мы прошли, двое жандармов принялись заколачивать вход.

Горели свечи. Коридор был уставлен мебелью, вытащенной из комнат. На окнах темнели щиты. Пахло деревом и заговоренной кровью.

– Стрельбу слышали? – спросил нас поручик.

– Стрельбу? – повернулся Терст. – Где?

– Далеко, за воротами.

– Странно.

Жандармы между тем придвинули к двери шкап.

– Пойдемте, – Штальброк подхватил подсвечник о пяти свечах. – Пора.

Мы зашагали, огибая сундуки, конторки и комоды. Поручик гасил лишние огни. Жандармы за нами закрывали створки.

Лестницы для прислуги так же, как и коридор, были загромождены мебелью. Со ступенек ближней торчали ножки поваленного серванта.

– Заложили все винтовые и прочие лестницы, кроме центральной, – сказал Штальброк. – И отделили правое крыло с лабораторией.

– Там нет людей? – спросил Терст.

– Есть. Господин обер-полицмейстер сказал: только на первое время штурма, пока не разобьют двери первого этажа.

Я вспомнил, что тяжелые створки после нападения на отца там едва висели в петлях.

– Их хоть укрепили?

– Да, – вяло кивнул Штальброк. – Я сам еще… кровью…

– Э-э, батенька, – Терст развернул поручика лицом к себе, – вы, смотрю, с господином Кольваро одинаково работаете на износ. А как воевать будете?

Он пропустил вперед жандармов и достал «Анис».

– Зачем? – Штальброк поворотил нос от подсунутой бутылки.

– Два глотка, – Терст чуть ли не насильно принялся вливать живку в рот поручику. – Всего два. Ну? Давайте же… Вот и замечательно.

Он отнял бутылку и закупорил ее пробкой.

– Сладко, – сказал Штальброк, утерев губы ладонью.

Щеки его вдруг расцвели румянцем, в серых глазах появился блеск, а жилки вспыхнули, раскинувшись серо-зеленым кустом.

– Ах ты ж, Благодать! – только и смог выговорить он.

– Все-все. Наверх, – Терст хлопнул его по плечу, и поручик взлетел по ступенькам, будто и в самом деле сплел из крови крылья.

Полковник посмотрел на меня:

– Вы не увидели момент инициации, ведь так? Там, в склепе, вы комментировали вслух все, что происходило, но, может быть…

– Нет, – сказал я. – Я не успел.

– Жаль.

Центральные двери были заложены двумя диванами и подперты притащенными со двора бревнами. Переход в отцовскую половину и вовсе был завален тумбами и стульями, образовавшими кучу выше человеческого роста. Грозно топырились ножки. Посверкивал спицами в глубине кучи сломанный, растерзанный зонт.

Меня вдруг захлестнуло чувство совершенной ирреальности происходящего. Какая, к дэвам, осада? Здесь, в моем доме, в ста верстах от столицы… Бревна, доски, темнота первого этажа… Ну же, господин Терст, улыбнитесь, выдайте розыгрыш движением губы! Он затянулся, этот розыгрыш, мне страшно…