Север и Юг

На следующее утро миссис Торнтон навестила миссис Хейл, которой стало намного хуже. За двенадцать часов лицо ее осунулось и приобрело серый оттенок, а черты заострились и провалились. Это были те заметные и необратимые шаги в сторону смерти, которые так пугают близких. Миссис Торнтон, не видевшая страдалицу несколько недель, мгновенно смягчилась, хотя и пришла по настойчивой просьбе сына, заранее вооружившись предубеждением против семьи, воспитавшей самоуверенную гордячку. Сомневалась она как в реальности болезни миссис Хейл, так и в обоснованности приглашения, нарушившего привычный ход ее жизни. Сыну она ответила, что очень жалеет о знакомстве с семьей бывшего викария: нет на свете языков более бесполезных, чем латынь и греческий. Джон молча выслушал гневную тираду против античности, но как только матушка замолчала, немедленно вернулся к лаконичному, но решительному изложению своей просьбы посетить миссис Хейл в назначенное время — очевидно, наиболее удобное для больной. Миссис Торнтон крайне неохотно подчинилась желанию сына, осуждая его за своеволие и преувеличенное, наигранное благородство в упорном общении с семейством Хейл.

Она считала, что всепрощение Джона граничит со слабостью (как, по ее мнению, и все иные добродетели), и несла в сердце презрение к мистеру и миссис Хейл, а также решительную антипатию к их дочери, но только до того момента, как темная тень ангела смерти повергла в священный ужас. Миссис Хейл — мать, как и сама миссис Торнтон, но при этом значительно моложе ее — лежала на кровати, встать с которой уже не могла. Задернутые шторы не пропускали дневного света; домашние боялись сделать резкое движение или размашистый жест, избегали говорить громче, чем шепотом, или вовсе молчали, но даже эта монотонная жизнь представлялась избыточной!

Когда полная сил, цветущая миссис Торнтон вошла в комнату, больная лежала неподвижно, хотя на лице ее отразилось узнавание. Минуту-другую ничего не происходило, потом она взглянула на гостью полными слез глазами, слабо провела пальцами по простыне, надеясь прикоснуться к сильной руке, и выдохнула так тихо, что миссис Торнтон пришлось склониться, чтобы услышать:

— Маргарет… у вас тоже есть дочь… Дитя останется без матери… в чужом городе. Если умру… пожалуйста…

Блуждающие глаза с тоскливой настойчивостью замерли на лице гостьи. Несколько мгновений черты его оставались жесткими, холодными и неподвижными, но случилось так, что миссис Торнтон подумала не о Джоне и не о Фанни, а о второй дочери, умершей много лет назад, в младенчестве, и, подобно теплому лучу, воспоминание растопило ледяную корку и обнажило чуткую женскую душу.

— Вы хотите, чтобы я поддержала мисс Хейл, — произнесла миссис Торнтон ясным, четким голосом, так и не смягчившимся вместе с сердцем.

Не отводя глаз, в которых застыли слезы, от склоненного лица, миссис Хейл едва заметно пожала накрытые ладонью пальцы, потому что говорить не могла. Гостья вздохнула.

— Если обстоятельства того потребуют, я стану ей опорой, но вот нежной подругой вряд ли… Это невозможно… — Она едва не добавила «из-за ее отношения к сыну», но сдержалась при виде несчастного встревоженного лица. — Не в моем характере проявлять любовь, даже если я испытываю это чувство, равно как и расточать общие советы. И все же, если вы просите и вам от этого станет спокойнее, готова дать слово.

Миссис Торнтон замолчала, ибо отличалась глубокой порядочностью и не могла пообещать то, что исполнять не собиралась, а совершать добрый поступок ради Маргарет, своим отказом вызвавшей антипатию более резкую, чем прежде, казалось едва ли возможным.

— Обещаю, — произнесла миссис Торнтон с печальной серьезностью, показавшейся умирающей более надежной, чем мерцающая, ускользающая жизнь, — что в любом затруднении, в котором мисс Хейл…

— Зовите ее Маргарет! — выдохнула миссис Хейл.

— …в котором она обратится ко мне за помощью, помогу всем, чем только смогу, как родной дочери. Обещаю также, если когда-нибудь замечу, что она поступает неправильно…

— Но Маргарет никогда не поступает неправильно… по крайней мере сознательно, — пролепетала миссис Хейл, но миссис Торнтон продолжила, словно не услышала ни слова:

— Если когда-нибудь замечу, что она поступает неправильно — не по отношению ко мне или моим близким, ибо в этом случае становлюсь лицом заинтересованным, — то сразу скажу ей об этом прямо и честно, как сказала бы родной дочери.

Наступила долгая пауза. Миссис Хейл чувствовала, что обещание не охватывает всего, но все же включает немало. Ограничений она не понимала: как ей показалось, из-за слабости, головокружения и усталости, — а миссис Торнтон тем временем перебирала возможные ситуации, в которых могла бы сдержать данное слово. Особенное удовлетворение доставляла возможность под видом исполнения долга сообщать Маргарет неприятную правду. Миссис Хейл заговорила первой:

— Больше уж, видно, мы не встретимся в этом мире. И вот мои последние слова: благодарю вас за обещание проявить доброту к моей дочери и молю Господа о благословении.