Сердцедёр

Я хорошая мать. Я думаю обо всем, что с ними может случиться. Каждое возможное несчастье представляю заранее. Не говоря уже о тех опасностях, которые возникнут, когда они вырастут. Или когда выйдут из сада. Нет. Это я оставляю на потом, я же решила. Время еще есть. Есть еще время. И так уже чего только не приходит в голову. Кругом одни опасности. А детей своих я люблю, потому что думаю о самом худшем, что с ними может произойти. Чтобы все предвидеть. И все предупредить. И никакого удовольствия не получаю, представляя эти кровавые Картины. Просто они сами возникают в моем мозгу. А это доказывает, что я привязана к своим малышам. Несу за них ответственность. Они полностью зависят от меня. Ведь это мои дети. Я должна сделать все, что в моих силах, чтобы уберечь их от бесчисленных бед, подстерегающих на каждом шагу. Моих дорогих ангелочков, не способных ни защититься самостоятельно, ни даже понять, что для них хорошо, а что плохо. Как же я их люблю. И размышляю обо всем этом для их же блага. Хоть это не доставляет мне ни малейшего удовольствия. Я содрогаюсь при мысли, что они могут съесть ядовитые ягоды, сесть на мокрую траву, что на них может упасть ветка дерева, что они могут свалиться в колодец, поскользнуться и покатиться кубарем с вершины утеса, проглотить камень, что их может укусить муравей или пчела, или жук, или птица, что они могут уколоться о ежевичный куст, или вдруг захотят понюхать цветок и вдохнут слишком глубоко, лепесток втянет в ноздрю, и вот нос уже забит, постепенно лепесток втягивает в мозг, и они погибают, совсем еще крошки, падают в колодец, захлебываются, ветка дерева обламывается и прямо им на голову, плитка на полу разбивается и кровь, кровь, кровь... Все, больше не было сил. Клементина тихонько встала и неслышными шагами направилась в детскую, уселась там на стул и стала неотрывно смотреть на малышей. Они спали сном без сновидений. И постепенно она тоже задремала, но беспокойство не покинуло ее. Руки были по-прежнему судорожно сжаты. Иногда она вздрагивала во сне, как собака, которой снится охраняемое ею стадо.

VII

135 августеля

— Уф, — сказал Жакмор, дойдя до деревни, — вот уже в тысячный раз я прихожу в эту проклятую дыру, и ничего нового для меня не осталось на этой дороге. Правда, она не мешает мне познавать разные другие вещи. А на этот раз можно будет даже и поразвлечься.

Везде были расклеены афиши. Белые афиши с фиолетовыми надписями, наверняка напечатанные на ротаторе. СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ ПОТРЯСАЮЩИЙ СПЕКТАКЛЬ... и т. д, и т. п. Спектакль должен был состояться в сарае за домом кюре. Совершенно ясно, что спектакль устраивался по его инициативе.

На поверхности красного ручья Ля Глоира заметно не было. Должно быть, он там, за поворотом. Из серых домов выходили люди, одетые по-праздничному, то есть как на похороны. Подмастерья оставались дома. И чтобы не завидовали, их все утро колотили ногами, так что они были страшно рады остаться, наконец, одни во второй половине дня.

Теперь Жакмор отлично знал все тайные уголки, закоулки и тропинки, сокращающие путь. Он пересек площадь, где по-прежнему регулярно проходила распродажа стариков, и пошел вдоль здания школы; и вот через несколько минут он уже огибал церковь, направляясь к окошечку, чтобы купить билет. Билетами торговал мальчонка из церковного хора, руководимого кюре. Жакмор, желая получше видеть, выбрал одно из самых дорогих мест и пошел к сараю. Несколько человек шли впереди него, несколько — сзади. В дверях сарая стоял другой мальчик, тоже из хора; он надорвал билет Жакмора, или, скорее, нарушил целостность его билета, разорвав на две половинки, одну из которых он отдал Жакмору. Как раз в тот момент, когда Жакмор вошел, третий хорист усаживал какое-то семейство, и психиатру пришлось подождать, пока займутся им. Все трое парнишек из хора были в праздничных костюмах: красная юбочка, круглая шапочка и кружевные тряпки. И вот маленький хорист взял билет у Жакмора и повел его к креслам партера. Кюре приволок из церкви в сарай все, что могло считаться стульями; их было так много, что в некоторых рядах одни стулья стояли на других, и сесть было совершенно невозможно; но зато таким образом продавалось больше билетов.

Жакмор уселся и, скрепя сердце, дал одному из певчих пощечину, потому что тот, вроде бы, ждал чаевых, а потом вдруг решил убежать, не дождавшись продолжения, то есть еще парочки-троечки хорошеньких оплеух; разумеется, на людях Жакмор никогда не протестовал против обычаев этих мест, несмотря на отвращение, которое у него вызывали ухватки крестьян. И, чувствуя себя довольно мерзко, он принялся рассматривать декорации.

Четыре стула из церкви огораживали «сцену», внутри находился настоящий, замечательно устроенный ринг: четыре столба, закрепленные большими стальными ушками, между столбами — канаты из пурпурного бархата.