Сердцедёр

Клементина была одна у себя в комнате. Она очень проголодалась, потому что теперь почти не дотрагивалась до еды во время обеда, занятая в основном тем, чтобы как следует напичкать свою троицу. Клементина подошла проверить, закрыта ли дверь, и повернула ключ в замке. Все прекрасно, никто не войдет. Тогда она отошла от двери и слегка распустила поясок на платье. И стала без всякого кокетства смотреться в зеркальную дверцу шкафа. Потом плотно прикрыла окно. Она наслаждалась, смакуя эти минуты одиночества. Ключ от шкафа висел у нее у пояса на тоненьком кожаном шнурке. Клементина внимательно посмотрела на него и вставила в замочную скважину. И тут же из шкафа повеяло гнилью. Совершенно отчетливо пахло тухлятиной. На полке стояла картонная коробка из-под обуви, откуда и шел этот омерзительный запах. Клементина взяла ее в руки и понюхала. В коробке на блюдечке лежал почти полностью сгнивший бифштекс. Но это было чистое разложение, без мух и червей. Бифштекс просто стал зеленым и вонял. Вонял, причем жутко. Она потрогала бифштекс пальцем, чуть надавила на него и ощутила мягковатую скользкую массу. Клементина понюхала палец: достаточно прогнившее мясо, вполне можно есть. И она изящно взяла бифштекс двумя пальцами, осторожно откусила, стараясь оторвать зубами только небольшой кусочек. Ей это без труда удалось, таким нежным он оказался. Тогда она стала медленно жевать, прислушиваясь к едкому чувству, возникающему за щеками. И, пожалуй, какая-то почти мыльная консистенция гнили, которую она пережевывала, воспринималась ею так же остро, как и сильнейший «аромат», шедший из коробки. Клементина съела половину бифштекса, остаток положила на блюдечко, блюдечко — в коробку, а коробку задвинула в шкаф на прежнее место. Рядом с коробкой, на отдельном блюдечке, лежал давно позабытый треугольничек сыра примерно в том же состоянии. Клементина потрогала его и лизнула несколько раз. Потом со вздохом захлопнула дверцу шкафа и пошла в умывальню мыть руки. Вернувшись, она с удовольствием растянулась на кровати. Нет, на этот раз ее не вырвет. Это она точно знала, все останется в ней. Просто нужно как следует проголодаться. Теперь она будет следить за этим. Как бы то ни было, а должен торжествовать принцип: «Лучшие куски — детям». Она усмехнулась, вспомнив, как гордилась вначале, что ест всякие объедки, подбирает жир от отбивных или ветчины с их тарелок или доедает раскисшие в лужицах молока около чашек остатки бутербродов. Но ведь на это способен любой. Каждая мать. Это встречается сплошь и рядом. А вот с кожицей персиков было уже посложнее. Словно шкуркой по языку провели. Впрочем, и это не страшно: многие люди едят персики с кожицей. И только она одна оставляла все эти объедки на гниение. Дети, безусловно, стоили такой жертвы. И чем омерзительнее, чем ужасней это воняло, тем крепче и достовернее, как ей казалось, становилась ее любовь к ним; будто из страданий, что она сама себе причиняла, могло родиться нечто более чистое и подлинное — ведь нужно было искупить все опоздания, и вообще каждую минуту, проведенную без мысли о них.

Но все-таки некоторую неудовлетворенность она испытывала, поскольку никак не могла решиться проглотить мясных червей. И ведь понимала, что жульничает, оберегая от мух остатки еды, взятые из кладовки. А вдруг от ее обмана с детьми что-нибудь да случится... Нет-нет, завтра она попробует.

VI

107 августеля

Господи, как же я волнуюсь, — думала Клементина, облокотившись на подоконник. Сад золотился под лучами солнца. — Я не знаю, где Ноэль, Жоэль и Ситроен. А в эту самую минуту они могут упасть в колодец, съесть отравленные фрукты. А может, соседский мальчишка только что выстрелил в них из арбалета, и стрела попала кому-нибудь прямо в глаз? А может, кто-то из них уже подцепил туберкулез, если вдруг в воздухе оказалась палочка Коха? А может, один из них потерял сознание, нюхая слишком душистые цветы? А может, их укусил скорпион, привезенный из страны, где водятся скорпионы, известным путешественником, дедом какого-нибудь деревенского парня?