Семь столпов мудрости

Водейха, умное животное, отказалась шагнуть в трясину, и теперь стояла в растерянности на твердом краю и серьезно смотрела, как я барахтаюсь в грязи. Однако мне удалось, держа в руке уздечку, заставить ее подойти поближе. Тогда я внезапно бросился за ее хлюпающим по грязи хвостом и, цепляясь изо всех сил, ухватился за ее щетки. Она испугалась и отпрянула назад, вытащив меня. Мы с ней проползли дальше по дну в безопасное место, и там разошлись: затем я осторожно сел в ручей и смыл с себя тяжелую налипшую глину.

Дрожа, я снова взобрался в седло. Мы перешли хребет и спустились по основанию в форме конуса, венец которого был кольцевой стеной старого замка Монреаль, выглядевшего благородным в ночном небе. Меловые скалы были твердыми, был легкий морозец, снег лежал глубиной на фут с каждой стороны извилистой тропы, которая взбиралась вверх по холму. Белый лед отчаянно трещал под моими босыми ногами, когда мы приблизились к воротам; где, чтобы вступить, как положено, я забрался назад в седло, на терпеливую спину Водейхи. Сразу же я пожалел об этом, потому что, только дернувшись в сторону и пригнувшись к ее шее, я смог избежать столкновения со сводом арки, когда верблюдица кинулась туда, почти что в ужасе перед этим странным местом.

Я знал, что шериф Абд эль Маин должен быть еще в Шобеке, и смело поехал по безмолвной улице в пронзительном свете звезд, игравшем на белых сосульках, в тени, лежащей под ними, на скалах, на заснеженных крышах и на земле. Верблюдица нерешительно остановилась перед ступеньками, спрятанными под толстым слоем снега: но я не заботился об этом, достигнув своей цели, к тому же на такое пушистое одеяло можно было спокойно падать. На перекрестках я выкрикивал пожелания доброго вечера прямо в темноту; и через минуту услышал хриплый голос, призывающий Бога, через толстую мешковину, которая закрывала бойницу низкого дома справа от меня. Я спросил, где Абд эль Майеин, и получил ответ, что он в доме правительства, у дальнего конца стены старого замка.

Прибыв туда, я снова позвал. Дверь распахнулась, и облако дымного света беспокойно заклубилось оттуда, крутясь от пылинок, сквозь которые виднелись черные лица людей, желающих знать, кто я. Я дружески приветствовал их по именам, сказав, что пришел съесть барана с их хозяином; тут с удивленными криками выбежали рабы и освободили меня от Водейхи, которую отвели в дымное стойло, где жили сами. Один из них зажег мне пылающий брус над камнем за лестницей к двери дома, и между другими слугами, по извилистой тропке, на которую капала вода с разбитой крыши, повел в крошечную комнату. Там на ковре лицом вниз лежал Абд эль Маеин, дыша воздухом, там, где было меньше всего дыма.

У меня тряслись ноги, так что я свалился рядом с ним и с радостью принял то же положение, чтобы избежать удушливого дыма от дров, пылающих в медной печке и стреляющих искрами в бойницу мощной внешней стены. Он искал, чем бы мне прикрыться, пока я стаскивал с себя одежду и развешивал ее сушиться перед огнем, который меньше утомлял глаза и горло, когда выгорал до красных угольков. Тем временем Абд эль Майиин хлопнул в ладоши, чтобы скорее подавали ужин, и поставил на стол «фаузан» (чай по-харитски, названный так в честь его родственника, правителя его деревни), горячий и со специями, пока не внесли ягненка, сваренного с изюмом в масле.

Он объяснил, благословив блюдо, что на следующий день им придется голодать или грабить, поскольку у него здесь две сотни людей, нет ни пищи, ни денег, а его посланников к Фейсалу задержал снег. На это я тоже хлопнул в ладоши, чтобы принесли мои седельные сумки, и презентовал ему пятьсот фунтов, пока не придет его субсидия. Это было хорошей платой за пищу, и мы очень повеселились над моей причудой ехать одному, зимой, везя в багаже более сотни фунтов золотом. Я повторил, что Зейд, как и я, в стесненных условиях, рассказал о Сердже и Рамейде с арабами. Глаза шерифа потемнели, и он взмахнул палкой. Я стал оправдывать их неудачу тем, что холод меня не беспокоит, поскольку в Англии такая погода стоит почти круглый год. «Боже сохрани!» — сказал на это Абд эль Муйеин.

Через час он извинился и ушел, потому что недавно женился в Шобеке. Мы поговорили об их браке, целью которого было зачатие детей; я возражал, цитируя старика Дионисия из Тарса.

Они были потрясены, узнав, что он шестьдесят лет прожил в безбрачии и относился к воспроизводству так же, как к испражнению — всего лишь неизбежные телесные процессы; они повторяли мне заповедь чтить родителей. Я спросил, как они могут с радостью смотреть на своих детей, воплощенное доказательство их совершившейся похоти? Я предложил им представить, что думают дети, видящие, как, подобно червяку, выползает из матери нечто окровавленное, слепое, и это — они сами! Это прозвучало для них отличной шуткой, и потом мы завернулись в ковры и уснули в тепле. Блохи пошли на нас стройными рядами, но моя нагота, защита от вшивой постели, сдержала их осаду, и укусы не беспокоили меня, потому что я слишком устал.