Семь столпов мудрости

Для нас и один день был изнурительным. Прямо на хребте у Аба эль Лиссан земля была покрыта коркой от мороза, и только ветер в глаза мешал нам; но затем начались наши беды. Верблюды неподвижно встали на дне берега в двадцать футов, и беспомощно увязали в скользкой грязи, как бы утверждая, что вверх они нас не повезут. Мы соскочили, чтобы им помочь, и сами так же заскользили назад. Наконец мы сняли наши новые, бережно хранимые сапоги, подаренные, чтобы вооружить нас против зимы, и стали подталкивать верблюдов вверх по леднику босиком, как и на пути вниз.

Удобства для нас закончились, и нам пришлось падать раз двадцать до рассвета. Некоторые приземления были вынужденными, когда верблюды поскальзывались под нами и падали, звеня монетами, с глухим грохотом, на свои бочкообразные животы. Пока у них оставались силы, эти падения злили их, насколько можно было разозлить верблюдицу, затем они жаловались, а потом — пугались. Мы тоже были резки друг с другом, потому что мерзкий ветер не давал нам отдохнуть. Нигде в Аравии не было такого пронизывающего ветра, как с севера в Маане, и сегодня он был особенно сильным. Он продувал наши одежды, как будто их совсем не было, пальцы застывали, не способные держать ни повод, ни палку, а ноги так сводило, что мы не могли удерживать седло. Поэтому, когда животные падали и сбрасывали нас, мы, закоченевшие, грохались на землю со скрещенными ногами, так, как ехали.

Однако дождя не было, а ветер нас высушил, так что мы упорно шли на север. К вечеру мы почти добрались до речки Басты. Это означало, что мы делаем больше мили в час, и, боясь, что до завтра будут вымотаны и люди, и верблюды, я в темноте перебрался через небольшой ручей. Он разбух, и животные упирались, так что нам пришлось пешком провести их через три фута ледяной воды.

На высотах ветер преградил нам путь, как врагам; около девяти часов все с плачем бросились на землю и отказались идти дальше. Я сам готов был заплакать; на самом деле, меня поддерживала только злость на их открытые причитания, и потому, с невольной радостью в душе, я сдался перед их примером. Мы построили девять верблюдов фалангой и лежали между ними довольно удобно, слушая, как порывы ветра бьются рядом, с шумом, как волны вокруг корабля в ночном море. Звезды, видные в небе, сверкали, и, казалось, менялись местами, своенравно сбиваясь в группы между облаками, скользящими у нас над головой. У нас было по два армейских одеяла на каждого и пакет готового хлеба, так что мы, вооруженные против всех бед, могли спокойно спать в грязи и холоде.

Глава LXXXIX

На рассвете мы выступили со свежими силами, но погода стала умеренной, вокруг было серо, маячили печальные холмы, покрытые полынью. На их склонах выступали обнаженные ребра из очень старой земли. В их впадинах к нашим трудностям добавилась и грязь. Туманные долины стали вялыми потоками тающего снега: и наконец снова повалили плотные, сырые хлопья снега. Мы достигли заброшенных развалин Одроха в полдень, как в сумерках, ветер то дул, то утихал, и нас медленно обступали берега облаков с моросящим дождем.

Я взял вправо, чтобы не встретиться с бедуинами между нами и Шобеком; но наши спутники-ховейтат привели нас прямо к их лагерю. Мы проехали шесть миль за семь часов, и они были вымотаны. Двое атейби были не только вымотаны, но и деморализованы, и заявляли, что ничто в мире не удержит нас в стороне от палаток кочевников. Мы препирались, стоя у дороги под мелким дождем.

Что до меня, я чувствовал себя довольно свежим и счастливым, и не стал бы задерживаться ради ненужного кочевого гостеприимства. Зейд сидел без гроша, и это было отличным предлогом, чтобы помериться силами с зимой в Эдоме. Шобек был всего в десяти милях, и можно было проехать еще пять часов при свете дня. Поэтому я решил идти один. Это было довольно безопасно, потому что в такую погоду ни турок, ни араб не вышел бы из дома, и все дороги были в моем распоряжении. Я забрал у Серджа и Рамейда их четыре тысячи фунтов и послал их в долину, добавив, что они трусы, хотя они таковыми и не были. Рамейд, всхлипывая, ловил воздух ртом, Сердж стонал от боли каждый раз, когда его верблюд спотыкался. Они бессвязно бормотали что-то с жалкой злостью, когда я отпустил их и ушел прочь.

По правде говоря, у меня был лучший верблюд. Прекрасная Водейха храбро пробиралась вперед, нагруженная мешками золота. На ровных местах я ехал на ней верхом, на подъемах и спусках мы обычно скользили бок о бок, со смешными происшествиями, которые, казалось, ее немало развлекали.

На закате снегопад прекратился: мы уже спускались к реке Шобека и видели коричневую дорогу, петляющую над противоположным холмом к деревне. Я попробовал срезать путь, но замерзшая корка на грязных берегах обманула меня, и я провалился сквозь тонкий лед (острый, как нож) и увяз так глубоко, что испугался провести так всю ночь, наполовину внутри, наполовину снаружи, в слякоти, или же полностью внутри, чтобы умирать в чистоте.