Семь столпов мудрости

Утром я поднялся с раскалывающейся головой и сказал, что должен ехать дальше. Нашли двоих людей, чтобы сопровождать меня, хотя все в один голос говорили, что мы не доберемся до Тафиле этой ночью. Однако я думал, что хуже, чем вчера, уже не будет; итак, мы боязливо скатились вниз по быстрой тропе на равнину, через которую тянулась римская дорога, с поваленными столбами, надписанными знаменитыми императорами.

С этой равнины двое малодушных ускользнули от меня к своим товарищам в замок. Я продолжал путь, то залезая на верблюда, то слезая, как и прошлым днем, хотя сегодня вся дорога была слишком скользкой, кроме античной мостовой, последнего отпечатка имперского Рима, когда-то игравшего такую же роль, как и турки (правда, намного тоньше) по отношению к обитателям пустыни. По ней я мог ехать верхом: но мне приходилось идти вброд через канавы, где ручьи за четырнадцать веков размыли края дороги. Пошел дождь, и я промок, а потом задул ледяной ветер, и я застыл в броне из белого шелка, как театральный рыцарь или как свадебный торт, сильно заледенев.

Мы с верблюдицей пересекли равнину за три часа — чудесный переход, но наши трудности не закончились. Как и говорили мои проводники, лежал снег, и он полностью скрывал тропу, вьющуюся вверх между стенами и канавами, между перепутанными кучами камней. Мне стоило бесконечных усилий обогнуть первые два угла. Водейха, которой надоело идти по колено в бесполезном белом веществе, заметно поникла. Однако она преодолела еще один крутой отрезок, но не заметила края тропы на обрыве. Мы вместе свалились с высоты восемнадцати футов в сугроб замерзшего снега на ярд глубиной. После падения она, всхлипывая, поднялась на ноги, и тихо стояла, дрожа.

Когда верблюды-самцы так упирались, они стояли на месте целыми днями, до самой смерти, и я боялся, что даже верблюдица достигла своего предела. Я потянулся к ее шее и попытался вытянуть ее, но напрасно. Затем я потратил много времени, подпихивая ее сзади. Я взобрался в седло — она села, я соскочил, поднял ее и подумал, что, может быть, глубокий сугроб не дает ей идти. И вот я выкопал для нее отличную дорожку, в фут шириной и три фута глубиной, длиной в восемнадцать шагов, пользуясь вместо инструментов босыми ногами и руками. Сверху снег так заледенел, что только всем своим весом я мог сначала проломить его, а затем рыть. Корка была острая, резала мне запястья и лодыжки, пока с них не потекла кровь, и дорожка была разлинована розовыми кристаллами, похожими на очень бледную мякоть арбуза.

Потом я вернулся к Водейхе, терпеливо стоящей на месте, и влез в седло. Она пошла легко. Мы выбрались оттуда бегом, и она шла так быстро, что этим броском добралась вправо от теснины, назад на нормальную дорогу. По ней мы осторожно двигались вверх, я шел пешком, прощупывая палкой тропу или копая новые проходы, когда сугробы были глубокими. За три часа мы взошли на вершину и обнаружили, что ветер расчистил западный склон. Итак, мы сошли с пути и спускались неверными шагами по очень неровному гребню, глядя вниз на домики деревни Дана, выстроенные в шахматном порядке, в солнечной Арабе, светлой и зеленой, в тысячах футов под нами.

Когда хребет больше не служил нам, мы продолжали свой тяжелый труд, и наконец Водейха застыла снова. Дело становилось серьезным, так как близился вечер; вдруг я осознал, что я совсем один, и если ночь застигнет нас беспомощными на этой вершине, Водейха умрет, а это было очень благородное животное. И к тому же — солидный запас золота, а я не был уверен, можно ли даже в Аравии оставить шесть тысяч соверенов на ночь у дороги с печатью владельца. Поэтому я отвел ее назад на сто ярдов по нашему проторенному пути, сел в седло и направил ее на берег. Она послушалась. Мы прорвались через северную губу, что смотрела на сенуссийскую деревню Рашидийя.

Эта поверхность холма, закрытая от ветра и открытая солнцу весь день, подтаяла. Под поверхностью снега лежала сырая и грязная земля, и когда Водейха на всем скаку вышла на нее, ноги ее разъехались, и она растянулась плашмя. Теперь на ее хвосте (а я все еще был в седле), мы соскользнули вниз на сто футов. Хвост, видимо, пострадал (под снегом были камни), потому что, выйдя на ровное место, она беспокойно заворчала и замотала им, как скорпион. Потом она поскакала со скоростью десять миль в час по грязной дороге к Рашедийя, скользя и ныряя: а я в ужасе цеплялся за луку седла, боясь упасть и переломать все кости.

Толпа арабов, людей Зейда, прикованных здесь ненастьем на пути к Фейсалу, выбежали, услышав ее громогласное приближение, и закричали от радости, видя такое выдающееся вступление в деревню. Я спросил, что у них нового; они сказали мне, что все хорошо. Тогда я снова сел в седло, последние восемь миль до Тафиле — и я отдал Зейду его письма, деньги и радостно отправился в постель… вторую ночь в безопасности от блох.

Глава XC