Семь столпов мудрости

Воздух был таким холодным, чтобы заморозить все, что только можно, но нет: ветер, переменившийся за ночь, дул в нас с запада, мешая своими порывами. Наши покрывала раздувались и хлопали вокруг, как паруса. Наконец мы стащили их с себя, и идти стало легче, мы плотно закутались в рубашки и завернули их края, чтобы они не хлопали на ветру. Направление ветра было видно нам по белому туману, который они несли через холмы и долину. Руки у нас закоченели и потеряли чувствительность, так, что мы узнавали о царапинах по красным следам среди облепившей руки грязи; но все остальное тело не так промерзло, и мы часами дрожали под каждым шквалом. Мы поворачивались, чтобы ветер приходился на неповрежденные бока, и натягивали рубашки, чтобы хоть как-то себя прикрыть.

К концу дня мы покрыли десять миль к Аба эль Лиссан. Люди Мавлюда ушли, и никто нас не приветствовал, что было хорошо — ведь мы были грязными и жалкими, как облезлые кошки. Затем дорога стала легче, последние две мили до вершины Штара застыли, как железо. Мы снова сели на верблюдов — из раздувающихся ноздрей животных вырывался белый пар — и поскакали к первому чудесному проблеску равнины Гувейра, теплой, красной и удобной, насколько было видно сквозь просветы в облаках. Облака странным образом, как штукатурка, покрывали впадину, отрезая середину неба ровной творожистой массой на уровне вершины холма, где мы стояли, мы целыми минутами удовлетворенно смотрели на них. С каждым мигом клочок этой кудрявой морской пены отрывался и отбрасывался к нам. На стене скал мы чувствовали, как он окатывает наши лица и, отворачиваясь, видели белый снег, разрываемый в клочья о твердый гребень, исчезавший, когда он распадался морозными зернами или струями воды на торфяной почве.

Подивившись на небо, мы соскользнули вниз и весело побежали по тропе к сухому песку в спокойном мягком воздухе. Но это было не так приятно, как мы надеялись. Боль от того, что наши ноги и лица снова ощутили прилив крови, была мучительнее, чем при отливе, и мы почувствовали, что ноги наши разбиты и ободраны камнями почти до костей. В заледеневшей грязи мы этого не чувствовали, но эта теплая, соленая земля оживила наши раны. В отчаянии мы взобрались на наших печальных верблюдов и дотолкали их палками до Гувейры. Однако перемена принесла им радость, и они довезли нас до места, неспешно, но благополучно.

Глава LXXXVIII

Праздные ночи, целых три, в палатках у бронемашин в Гувейре были прекрасны; было с кем поговорить — Алан Доуни, Джойс и другие; было чем похвастаться — Тафиле. И все же друзья были немного опечалены моим везением, так как их великая экспедиция с Фейсалом две недели назад, чтобы сокрушить Мудоввару, обернулась неудачно. Отчасти это была вечная проблема сотрудничества регулярных войск с иррегулярными, отчасти — вина старого Мохаммеда Али эль Бейдави, который, получив командование над бени-атийе, пришел с ними к водопою, крикнул: «Привал!» и сидел там два месяца, потакая вспышке гедонизма среди арабов, делавшей их беспомощными рабами плотских желаний. В Аравии, где не было никаких излишеств, люди всегда были подвержены искушению необходимых вещей. Каждый кусочек, который они клали в рот, если не остерегаться, мог стать роскошью. Это могли быть такие простые вещи, как проточная вода или тенистое дерево — редкость и непомерное употребление превращали их в соблазн. Их история наполнила мне Аполлония[110]: «Прочь, вы, люди Тарса, сидящие на вашей реке, как гуси, упиваясь ее белой водой!»

Потом мне пришли из Акабы тридцать тысяч фунтов золотом, а с ними — моя верблюдица кремовой масти, Водейха, лучшая из оставшихся у меня. Она была выращена у атейба и выиграла многие гонки для своего прежнего владельца; к тому же она была в прекрасной форме, упитанная, но не слишком, подушечки ее ног были закалены долгими переходами по кремнистым землям севера, и ее шерсть была плотной, как коврик. Она была невысокой и на вид тяжеловесной, но понятливой и мягко шла под седлом, поворачиваясь влево или вправо, когда с нужной стороны постукивали по луке седла. Поэтому я ездил на ней без палки, удобно расположившись и читая книгу, когда позволял поход.

Так как мои люди были в Тафиле, или в Азраке, или на заданиях, я попросил у Фейсала временных провожатых. Он выделил мне двух конных атейби, Серджа и Рамейда, и, чтобы помочь перевезти мое золото, добавил в отряд шейха Мотлога, достоинства которого мы обнаружили, когда наши бронемашины покоряли равнины под Мудовварой до Тебука.

Мотлог выступал организатором, показывая местность с высоты сложенного на «форде» багажа. Они на полной скорости бросались туда-сюда по песчаным холмам, «форды» петляли, как катера на волнах. На одном трудном повороте они описали бешеный полукруг на двух колесах юзом. Мотлога вышвырнуло с его вершины. Маршалл остановил машину и побежал к нему, готовя извинения за свою езду; но шейх, печально потирая голову, мягко сказал: «Не сердись на меня. Я не учился ездить верхом на этих штуках».