Семь домов Куницы

Захожу в первый магазин и теряюсь. Становлюсь центром внимания нескольких улыбчивых, доброжелательных и терпеливых сотрудниц, в которых я едва распознаю продавщиц — настолько они элегантны и ухоженны. Моё стремление приобрести и их мастерство продавать сплетаются в неразрываемое кольцо. Я не способна себе отказать. Есть все размеры, все цвета и все фасоны. Растёт гора разных разностей как раз на меня, сидящих на мне как влитые, идущих к лицу!

Сотрудницы принимают живое участие в моём выборе, у меня не хватило бы ни духу, ни отваги ничего не купить, страшно подумать, чтобы пропало столько стараний и хорошего отношения, дружелюбия и профессионализма.

Возвращаюсь в свой отсек на чердаке с ворохом сумок и коробок.

Распаковываю это всё, на кровати громоздится куча тряпья, и пробуждаюсь от погони за шмотками. Смотрю на гору барахла, купленного без смысла, на которое я потратила половину имевшихся у меня денег. И зачем оно мне? Куда в ноябре я одену сандалии и куда я пойду в лёгком индийском кашемире до пят, простроченном металлической нитью?

Глупая Пелька!

Чего я, собственно, хочу? Переждать срок заключения, вернуться на соревнования в «Крачку» и на Озеро. Нельзя выбрасывать деньги на ерунду! Тяжело и болезненно я учусь экономии, организованности и предусмотрительности. Внедряю в свою жизнь порядок, систематичность, точно как в тренировочном лагере. Покупаю план города, открываю для себя польскую библиотеку на острове Ситэ и Булонский лес. Каждый день много читаю, учу язык и немного бегаю. Наконец заявляюсь в легкоатлетический клуб, адрес которого нашла в справочнике. Говорю, как есть. Утратила форму после аварии, хочу её снова приобрести.

Медосмотр, рентген, приговор. Не гожусь для спорта высоких достижений.

Утрачена цель, небо сжалось в овчинку, потемнело в глазах. А ведь я знала, но не верила. Лежу на кровати, смотрю в потолок, размышляю. Возвращаться? Какая в конце концов разница, где мыть посуду, если уже никогда мне не надеть костюма с эмблемой «Крачки»? И как отнесутся к моему исчезновению из Ниццы и к бумагам от Констана? Что могло бы сойти прославленной чемпионке, того не простят судомойке.

И всё‑таки я хочу вернуться.

Как и все здесь в «Демуазель». Каждая приехала только на какое‑то время. Заработать, приодеться, накопить на жильё, на кусочек земли, на приданое. Но возвращаются немногие. Исключения. Остальные истрёпываются и привыкают. Работа в ночном клубе уничтожает их прежде, чем у них накопится необходимая сумма. Особенно сейчас, когда и на Пигаль ощущается кризис. Страх навалился на девушек. Слодан сокращает штаты, увольняет по одиночке, неожиданно, по малейшему поводу, реальному или надуманному.

Сегодня попала Тереза.

— Ты мне не подходишь! Сейчас кризис, и вообще конкуренция со стороны бесплатных любительниц. Те, кто приходит к нам, хотят чего‑то особенного, а ты распугиваешь клиентов своей страдальческой миной и безнадёжной пассивностью жертвы. Такое мало кому нравится, — гремит его жуткий акцент сквозь тонкие перегородки отсеков.

— Слодан, что я могу с собой поделать?! — плачет Тереза.

— Возвращайся домой.

— Не могу. Мне там некуда деться, я ещё не накопила даже на первый взнос за квартиру.

— Попробуй у Тео, он принимает.

Тео берёт на работу всегда и платит больше. У Тео девушки разрушаются ещё быстрее, убегают, боятся. К Тео являются разные извращенцы и работа там очень тяжёлая. К Тео нанимаются девушки, у которых нет выхода. Тереза пойдёт к Тео, потому что не видит иной перспективы. Тереза не вернётся в свою страну и не купит там квартиру. Прежде, чем скопит необходимую сумму, она превратится в отупевшую развалину, которой будет нужен лишь алкоголь или марихуана.

И меня угнетает кризис.

Повышение цен на вино, которого я не пью, на сигареты, которых я не курю, на бензин, которым я не пользуюсь, влечёт за собой повышение цен и на всё остальное, в том числе на услуги прачечной, и Слодан вычеркивает эту позицию из бюджета. Стирку включает в мои обязанности при той же самой зарплате.

Идёт прахом мой выходной день, несколько часов я провожу в подвале у старых стиральной и гладильной машин, которые раньше служили лишь девушкам для поддержания в порядке скудных рабочих нарядов.

— Все претензии — к Миттерану{64}, — Слодан указывает виновного, хотя не слышит и слова протеста. Не могу смотреть на эту инкрустированную золотом самодовольную рожу.

Тяжко.

Я ощущала в костях стоимость заработанных денег, и это лучше, чем что‑либо раньше, учило меня экономии. И ещё только поддерживала мысль, что каждый день стремления вперёд не даёт мне дрейфовать по течению.

Дал о себе знать Мартин.

— Он зайдёт к нам в обеденный перерыв, — Слодан с этой новостью аж дал себе труд спуститься ко мне в подвал.

Обеденный перерыв. В «Демуазель» даже не помнили, что нечто подобное существует. С двенадцати до двух Париж сидит за столиками неисчислимого множества забегаловок такой, сякой и этакой категории — конечно, Париж, охраняемый законами об официальном трудоустройстве.