Семь домов Куницы

Труд, искусство и след на земле. В камне, в архитектуре, в чуде цветного стекла, собранного в образы искусством и свинцовой рамой; кистью, как Матисс в La Chapelle du Rosaire{57}, пером, как писатель Гомбрович — люди работают на бессмертие.

— Отец, помолитесь за меня за упокой души блаженной памяти Витольда, литератора из моей страны, — под сенью романского собора я сунула нищему свиток украденных денег и поклялась больше никогда не зарабатывать воровством.

Я перестала искушать судьбу, покинула Ванс.

В сумерках добралась до бистро на автозаправочной станции при выезде из городка на La Route Nationale sept. Целый день с самого утра у меня маковой росинки во рту не было. Заказала картофель фри и кофе без места. Стоя, у прилавка, обитого жестью, это стоило дешевле, чем за столиком.

— Ты, наверное, хочешь куда‑то ехать, далеко? — расшифровала меня женщина с той стороны стойки.

— Париж.

— Свет не ближний! Подожди дальнобойщиков, они едут ночью, когда движение меньше. Они гоняют на далёкие расстояния, с ними будешь быстрее и безопаснее, чем на любой легковушке. Я знаю многих из них, замовлю о тебе словечко. Можешь прилечь на топчан и вздремнуть. Это бесплатно. Я вижу, что у тебя нет денег, иначе ты заказала бы бифштекс и салат, а не голый картофель фри.

Меня разбудили голоса и звон посуды. Была почти полночь, несколько мужчин сидели возле прилавка и за столиками, с шипением жарилось мясо, пахло свежесваренным кофе.

— Бонисаль тебя заберёт, тебе повезло: он едет прямо в Париж.

«Бонисаль» — так звучало в произношении барменши имя Бронислав. Его цена была умеренной — речь не шла о деньгах. Во время езды ночью я не буду спать и прослежу, чтобы он не заснул за рулём, а по прибытии на место помогу вымыть машину.

Машину! Чудовище с прицепом. Грузоподъёмность пятьдесят тонн, двойные колёса почти с меня высотой и эмблемы «Пэкаэса»{58}. Я не верила своим глазам. Ведь это же был польский TIR{59}, колесящий по дорогам Европы. По всему пути доставлял и принимал на доставку грузы. Следовал из Италии через Париж и Германию в Варшаву.

Я сидела в высокой кабине рядом с паном Брониславом и представляла себе, что возвращаюсь на родину, и моё сердце сжималось аж до боли.

— Фонтенбло! В тысяча восемьсот четырнадцатом году здесь отрёкся от престола Наполеон Бонапарт, — сообщил пан Бронислав на рассвете после второй ночи езды.

— Хорошо вам, ездите по свету и набираетесь знаний.

— Я никогда даже не останавливался в Фонтенбло.

На протяжении всей трассы длиной несколько тысяч километров у него не было времени на знакомство с достопримечательностями. В его жёстком графике, обусловленном взысканиями, не было места для остановок, кроме как для погрузки, выгрузки и заправки, с одновременным там же сном. Однако этот современный кочевник знал так много о странах, через которые проезжал, потому что читал и сопоставлял полученные знания с видами мест, проносящихся за широким окном кабины.

TIR катился по шоссе Autoroute du Sud{60}, миновал университетский городок и вскоре под колёсами уже расстилался широкий бульвар.

Распай! Я была в Париже.

Я помогла вымыть колосса. Пан Бронислав, не пользуясь механической автомойкой и обслуживая себя сам, платил меньше и экономил немного франков.

На улице Клиньянкур открыла двери чистенькая старушка с головой в мелких кудряшках. Нет, ей ничего не известно о том, когда будет месье Ольховяк. Нет, она не знает, где он живёт, но да, приходит сюда забрать почту и вообще. Я могу у неё подождать, пока он появится, могу спать за двадцать франков в сутки.

— Ты нигде не получишь ночлега за такие деньги, — заверила она.

Я жила в заставленной тяжёлой мебелью комнате с узким окном, выходящим на мусорник в тёмном холодном дворике.

Она постелила мне на топчане.

Едва я заснула, как пришёл Мартин. Он так обрадовался, что заплатил за мой ночлег.

— Ходишь в этих «адидасах»! — он уже не разрешил мне их обуть, отобрал и нежно прижал их к себе. Если бы у меня не было кроссовок на смену, он наверняка позволил бы мне сесть в такси босой.

Он жил в пригороде Сент‑Антуан{61}.

В мастерской под стеклянной крышей на мольберте начатая абстракция, рисованная пламенем свечи. По углам — картины на алюминии, картины вырезанные и ещё какие‑то, выполненные в непонятных техниках. По стенам густо развешаны эскизы, чёрно‑белые гравюры и цикл акварелей, выглядящих как проекты иллюстраций. На каждом рисунке вместо подписи в нижней части — жёлтый цветок с плоскими листьями.

Я знала такие цветы. У нетронутых берегов они украшали Озеро. На их плавающих листьях, как на плотах, отдыхали стрекозы. Их название наводит на мысль о глубинах, преодолеваемых стеблем{62}, прежде чем он покажет солнцу и насекомым свой золотой глаз.

Однако я не могла вспомнить их названия.

— Ты знаешь кого-нибудь в Париже?

— Нет.

— Нужно тебя как‑то устроить, найти тебе работу, — забеспокоился Мартин, когда остыл от бешенства после случая с пустыми кроссовками.