Сапфировый альбатрос

Но Мишелю не до ее мещанских ожиданьиц, его со всех сторон предупреждают, будто бы ему хотят, я извиняюсь, пришить вредительство. Может быть, раздумывала Вера Владимировна, «они» поняли, что «те „мещане“, над которыми он так смеется в своих книгах, не кто иной, как сам „пролетарий“ — краса и гордость революции».

Вот до каких контрреволюционных резолюций бывшая офицерская дочка докатывалась в своих дневничках: «В конце концов Михаил, конечно, „их“, да он и сам признает это, только нет у него полной веры в этих людей, а потому и в исход их дела и их борьбы…»

Тут Вера Владимировна попала в самую что ни на есть точку. Отдаться победителям, ясное дело, всякому хочется, а вот полюбить их бывшему интеллигенту уже куда потруднее. Потому что ихняя старорежимная любовь больше требовала, я извиняюсь, обладать, а не отдаваться. А какое может быть такое обладание победителями? Это они кем хотят, теми и обладают.

И вдруг Верой Владимировной с чего-то вдруг бешено захотел пообладать Браунинг № 215 475, он же Красный Звонарь, он же Красный Поэт, он же Красный Дьявол, а для поклонников даже и Красный Беранже. Его стихи-«набаты» каждый день громыхали в «Красной газете», в «Известиях ВЦИК», в «Красной Армии», в «Звезде красноармейца», в «Еженедельнике ВЧК». Браунинг № 215 475 врывался в редакционные помещения в геройском кожаном пальто, красный от мороза и спирта…

Его похвалил сам товарищ Ленин за переложение для пролетарского употребления британского империалистического бахвальства: нет, это вовсе не англичане, а коммунары никогда, никогда, никогда не будут рабами!

Чапаевские усы, огненный взор, поэтическая грива, сбитая на затылок военная фуражка с красноармейской звездочкой, грозные строчки за строчками…

Мягкотелые, прочь! Наступила
Беспощадных расстрелов пора!

За каждую голову нашу
Да скатятся сотни голов!

Друзья, не жалейте ударов,
Копите заложников рать —
Чтоб было кому коммунаров
В могильную сень провожать!

Красный Звонарь проводил в могильную сень самого товарища Ленина «Каплей крови Ильича», а потом бурнопламенного Красного поэта, я извиняюсь, не знаю, какая муха укусила, из-за которой он зажегся бешеным огнем желанья в отношении Веры Владимировны.

И начал ее бомбить огненными почтовыми отправлениями.

Какие линии! Какое наслажденье
Ладонью властной трепет ощущать
И негодующее сопротивленье
Коленом первобытным подавлять.
Пусть я ушел, но если захочу я,
Ты в прах падешь перед своим самцом!
Пусть Михаил, свою погибель чуя,
Погасит пламень ледяным свинцом.

Красный Дьявол умел и прозой объясняться:

«Я Тебе говорю: я — твой самец. Я первобытно груб, жесток и черств в желаньи, но Ты моя: они не умели Тебя брать, они не понимали, чего Ты хочешь, я умею и понимаю.

Утиши мои муки, погаси мое горенье ночью любви — и я буду служить Тебе, как раб, и брать и владеть тобою, как голый, первобытный самец, владелец души и тела своей покорной владычицы и рабыни-самки».

Мишелю Браунинг № 215 475 отводил роль самую что ни на есть обидную:

«Я ушел, ибо глаза твоего мужа выражали муку, а я терпеть не могу в глазах мужчины муки и мольбы о снисхождении.

Пусть Михаил убьет меня — всю ответственность я на себя возьму.

Какая это мука — не видеть Тебя после того, что было в твоем алькове, в Твоей измятой моим лежанием кровати».