С высоты птичьего полета

Ханна не пришла на следующий день, как обычно, и Йозеф поймал себя на мысли, что разочарован. Он тренировался произносить нужные слова о своих переживаниях, повторяя их в уме. Без сентиментальностей, только чтобы завязать беседу и посмотреть, разделяет ли она его чувства. И поэтому, когда она не пришла, он задался вопросом, не отпугнули ли ее те немногие слова, которые ему удалось сказать в этом направлении. Если бы она заботилась о нем только из-за своей доброты, то взять ее за руку – уже дерзкий жест. Он тосковал, без нее, день тянулся без света и ее озаряющего присутствия. Он привык радоваться, видя ее каждый день, и с нетерпением ждал ее прихода. Но, когда она не пришла к трем часам, он напомнил себе, что у нее есть своя собственная жизнь с мамой.

Не желая валяться в кровати, проведав Майкла, Йозеф решил, что сегодня ему пора подышать свежим воздухом, немного пройтись по улице и обратно. Он так долго сидел взаперти. Поэтому с большим усилием надев одежду, пальто, шляпу и шарф, он неторопливо вышел на дневной послеполуденный свет.

Зимний день был замечательный, не слишком морозный, но свежий, с ясным голубым небом. Ковыляя по улице, он в смятении остановился у дома мефрау Эпштейн. Ее красивое красно-коричневое пианино стояло на дорожке.

Проведя пальцами по крышке, он заметил, что, хотя оно и покрылось пылью, выглядело ухоженным. Он мог только вообразить, как прилежная маленькая женщина, напевая себе под нос, полирует его до блеска не жалея пчелиного воска.

Его удивило, что после смерти хозяйки инструмент не забрали из опустевшего дома. Наверное, немцам тяжело было его сдвинуть. По всей видимости, сейчас они использовали дом как склад, и пианино определенно мешало.

Он закрыл глаза и на секунду представил всю ту музыку, что играли на этом пианино, и всю радость, которую она принесла.

Он проходил по улице мимо инструмента, и его охватила грусть. Грусть из-за долгой войны, из-за многих лет амстердамского плена и горечи от утраты мефрау Эпштейн, все еще остро ощущавшейся после стольких лет. Медленно шагая по дороге, он мечтал о том дне, когда все они будут свободны.

С вновь обретенными силами, Йозеф поднялся на чердак и с радостью увидел расхаживающего по комнате Майкла. Он все еще был болезненно худ, его тело напоминало мешок с костями, кожа стала нездорового желтого оттенка. Майклу было всего за двадцать, но из-за ранней седины на висках он выглядел намного старше. Эта война состарила их всех. Он смотрел, как Майкл шаркающей походкой двигался по комнате к коробке в углу, куда перед уходом положил все свои вещи. Очевидно он медленно распаковывал свои книги и стихи, спрятанные среди старой одежды Йозефа.

– Не думал, что вернусь сюда снова, – прошептал он.

Йозеф подошел к нему, сел за стол и стал следить за тем, как тот распаковывает вещи.

– Я рад, что ты вернулся и тебе ничего не угрожает. Хотя я знаю, как сильно жаждешь свободы.

Балансируя стопкой книг, Майкл поднялся на ноги и подошел к столу и принялся раскладывать их в точно такой же последовательности, в какой они лежали до его ухода.

– Свобода оказалась не такой, какой я ожидал, – сказал он, пролистывая одно из изданий.

– Ты отыскал Эльке?

Ее имени было достаточно, чтобы вызвать болезненную реакцию, и по ней Йозеф догадался, что воссоединение, на которое так надеялся Майкл, оказалось не таким.

– Она из тех женщин, кто выполняет свои обещания. Я просил ее найти новую любовь, и она нашла. Мне казалось, что самая глубокая потеря – это разлука, но все это – пустяк, по сравнению с тем, что я почувствовал, когда я узнал, что она больше не любит меня.

– Ты говорил с ней?

Майкл жестом головы ответил нет и вернулся к коробке, чтобы достать другие свои стихотворения.

– А этого и не потребовалось. Я наблюдал за ней издалека, и все видел ясно.

– Значит, она все еще не знает, что ты жив? Может быть, если бы она узнала, все было по-другому.

Майкл занимался вещами, и с сомнением качая головой, произнес:

– Я больше не жив. Внутри не живой. И пусть мое сердце бьется, но внутри ничего не осталось. Амстердам, там, снаружи – пустая оболочка былого города, и я пробыл здесь так долго, что это сильно ранило меня. Я проходил мимо Йоденбурта, похожего на город-призрак, и я вспомнил знакомых мне людей. Но там никого не осталось, ни одного человека. И тогда я задался вопросом: как может любящий Бог допустить такое? Иногда я думаю, что, если бы не доброта, которую я вижу в вас, я бы не нашел в этой жизни ничего хорошего, что меня бы задержало. Мир – холодное, суровое место, особенно сейчас, когда даже не стоит надеяться на любовь единственно важной для меня женщины.

Йозеф понимал эту боль. Мысли вернули его в то время, когда он потерял Сару; тогда он тоже не хотел жить. Он ощущал эту пустоту, ноющую пустоту бытия. Он не хотел говорить Майклу, что такое чувство может длиться долго.

– Пожалуй, я принесу нам чаю, – сказал он, вставая. – Почему-то мефрау Пендер сегодня не пришла. Наверное, в ее жизни есть другие пожары, которые приходится тушить.

Майкл согласился: