С высоты птичьего полета

Кроме армейской провизии дома у него ничего не было, и он по субботам приходил обедать к ней. В пределах собственного дома она ощущала себя в большей безопасности. Ей нравилось обновлять квартиру, и она с нетерпением ждала того дня, когда Генрих привезет ее домой, в Германию в качестве невесты.

Однажды все, чем владеет Генрих, будет принадлежать и ей. Когда она выйдет замуж за своего высокого, красивого офицера и переедет с ним в Германию – вот тогда она покажет всем свои друзьям и подругам по соседству.

Она раздавила сигарету в пепельнице и направилась в коридор, чтобы встретить дядю.

* * *

Йозеф шел по длинному темному коридору квартиры и чувствовал, как сжимается его желудок. Это теперь было обязательной частью его встреч с племянницей: спазмы распространялись по всему телу, прокладывая дорогу обостренной сознательности. После смерти мефрау Эпштейн два года назад, он всегда был осторожен во всем, что говорил. Он так и не смог заставить себя поговорить с Ингрид о смерти пожилой женщины, о чем сожалел. Бессмысленная смерть соседки по-прежнему жалила его, штыком колола совесть: никогда больше он не будет таким беспечным. Он понимал, что они все равно бы разыскали мефрау Эпштейн, им ведь дали наводку. Но и осознавал, что его слова помогли решить ее судьбу. Англичане переняли поговорку, которую он прочел в подпольных газетах: «Болтовня стоит жизни». На горьком опыте он узнал, что именно она значит.

Ингрид открыла дверь, взглянула на него, холодно улыбнулась и кивком пригласила войти. За последние несколько лет она сильно изменилась. Большинство голландцев, по его наблюдениям, за это тяжелое время стали добрее и сострадательнее друг к другу, но Ингрид, напротив, озлобилась. Ожесточилась, стала бессердечной, и теперь он лишь мельком видел того человека, который, как он знал, сидел глубоко внутри нее. Молодая девушка, которая так жаждала любви и внимания, превратилась в женщину, получавшую все, что захочет.

– Дядя, очень рада тебя видеть, заходи. Я вот выбираю шторы для гостиной. Можешь мне помочь.

Йозеф снял пальто и постарался ничем не выдать бесполезность ее просьбы. Из темноты появилась горничная и взяла у него пальто. Днем горничная занималась уборкой, а вечером готовила еду. Йозеф знал, что скорее всего она работает только ради дополнительного пайка.

Она кивнула Йозефу, когда Ингрид позвала его:

– Входи.

Глаза горничной и Йозефа встретились: они понимали, что невольно играют в одну и ту же игру. Он прошел за Ингрид в ее богато украшенную гостиную, сердце замерло, когда он заметил приготовленное угощение из сладостей и пирожных. В мире, где роскошью считалось раздобыть кусок хлеба с мясом, ее падение оскорбляло, хотя он напомнил себе, что должен продолжать притворяться. Он должен продолжать приходить к ней домой. Не хотелось давать повод прийти к нему. Было тяжело даже когда она просто забегала, но, к счастью, после переезда к Генриху, у нее появилось меньше причин появляться в доме дяди.

– Что думаешь о золотом цвете? Нравится? – спросила она, поднося ткань к окну.

Йозеф натянуто кивнул:

– Выглядит хорошо, – ответил он.

– Не могу решить: этот и зеленый, – она показала еще один образец. – Мне привезли шелк из Парижа.

Она произнесла эти слова так, словно не было никакой войны. Связи с Третьим рейхом открыли для нее доступ к вещам, немыслимых для рядового голландца даже в довоенное время.

С глубоким вздохом она бросила образцы на спинку стула.

– Может я просто закажу еще образцов. Эти не так уж мне и нравятся. Как поживаешь, дядя? – спросила она, закуривая очередную сигарету и направляясь к окну.

– Хорошо, – ответил он. – А ты, Ингрид, как поживаешь?

– Достала меня эта проклятая война, – огрызнулась она в ответ, выпустив струю дыма. – Она мешает жить той жизнью, которую мы с Генрихом пытаемся устроить. – Шагая по комнате, она перечисляла все свои обиды, начиная с Сопротивления и заканчивая ненавистью к евреям: – они так нагружают Генриха! У него остается все меньше и меньше времени на меня.

Она загасила сигарету и машинально закурила новую. Отойдя от окна, она устроилась на стуле в другом конце комнаты и заговорила оттуда:

– Мне кажется, мы очень мало видимся, дядя. Может нам подумать, как встречаться чаще. У тебя печальный вид. Я чувствую, тебе кто-то нужен в жизни. Я знаю женщину из администрации, она примерно твоего возраста. Хочешь, я тебя познакомлю? Вы бы оба могли бы прийти к нам с Генрихом на ужин, – внезапно загорелась она новой идеей.

У Йозефа пересохло в горле: мысль о вечере в компании с тремя нацистами угнетала его. Даже с Ингрид было тяжело, но, с ней, по крайней мере, он мог поговорить о семейных делах, о ее отце или проблемах родной страны. Но всякий раз, когда рядом оказывался Генрих, главенство в разговоре переходило ему и его резким и грубым суждениям.

– Нет, нет, со мной все хорошо. Я бы не хотел тебя обременять.

– Мне это не трудно, дядя.

Йозеф не соглашался:

– Теперь для меня никого нет. После… – Йозеф не мог выговорить имя жены.

Ингрид заполнила паузу: