Шиллер и Гете… Но я их не вижу в твоем переводе…
Вместо обоих поэтов — вижу тебя одного!
Много у нас толковали в журналах о прессе свободной.
Публика так поняла: гни нас свободно под пресс!
Долго на бороды длилось гоненье, но сняли опалу.
Всем теперь ясно, куда либерализм этот вел.
Слышатся толки везде о земских соборах и думах.
Как же, «уставя брады», в них без бород заседать?
Тошно из уст его слышать и самое слово Свобода.
Точно как будто кастрат стал о любви рассуждать.
Преданность вечно была в характере русского люда.
Кто же не предан теперь? Ни одного не найдешь.
Каждый, кто глуп или подл, наверное, предан престолу;
Каждый, кто честен, умен, предан, наверно, суду.
Каторгу даже и казнь именуют указы взысканием:
Взыскан (так понимай!) царскою милостью ты.
«Меньше пекись о земном — ив царствии будешь небесном!
Новый земский устав прямо нас в рай приведет.
Резец истории тебе, ханжа лукавый,
Глубоко начертит на гробовой плите:
«Он знаменье креста творил рукою правой,
А левой распинал народы на кресте».
Что ты не лжец — ты уверяешь;
Но ты себя опровергаешь.
Что ты не лжец — ты уверяешь,
А сам нелепость утверждаешь,
А именно: что ты не лжец — ты уверяешь.
Между дикарских глаз цензуры
Прошли твои карикатуры…
И на Руси святой один
Ты получил себе свободу
Представить русскому народу
В достойном виде царский чин.
по случаю отстранения его от должности главноуправляющего путями сообщений и публичными зданиями за крупные мошенничества>
Октябрь 1855 года
Благодарю тебя, творец…
Клейнмихеля не стало!
Ворам, мошенникам — конец.
Дорогам же — начало!
Четырнадцать он лет путями правил,
А сам жил без пути и правил.
Как афинская гетера,
На диване развалясь,
Ждет красотка кавалера,
И довольный входит князь.
На лице его блистает
Страсти северный огонь,
И к красе он простирает
Благородную ладонь.
Дева с пылкостью схватила
Руку друга и спроста
У сиятельства спросила:
«Отчего она пуста?..»
Вчера сообщил мне артист,
Что некий NN журналист,
Стоит «на короткой ноге»
С актрисою маленькой Г…
Я слуху тому не дивился:
Ведь N хромоногим родился
И с каждой, не только что с Г., —
«Стоит» на короткой ноге.
О ней немало порют чуши,
Но вы не слушайте молвы:
Закрыв глаза, заткнувши уши,
Ее найдете сносной вы.
Он, право, тоже Соломон:
Набит соломой он!
Когда иду я к Баву на обед,
Кодилл завистливо глядит мне вслед:
Что стоит мне обед, дурак не знает, —
Бав мне свои стихи читает.
Смерть возвеличила его:
Он прахом стал из ничего.
Рецепты, писанные им, —
Суть эпитафии больным.
Гроб — это мост, что нас ведет
С земной юдоли к небесам,
А пошлину за переход
Должны платить мы… докторам!
Скорей бы ты, чем Прометей,
Томиться должен был в цепях:
Из праха делал он людей,
А ты их обращаешь в прах!
Кто любил — тот не забыл;
Кто забыл — тот не любил;
Кто любил, а всё ж забыл,
Тот забыл то, как любил.
Душе становится легко хоть на мгновенье,
Как напечатаешь свое стихотворенье.
И мил тогда нам строк печатных самый вид,
Стих каждый как-то так приветливо глядит…
И все равно: то наш ли будет плод
Или чужих стихов тяжелый перевод,
Измены горечь в нем, любви ль взаимный нектар
И весь ли свет его восторженно прочтет
Иль только пробегут редактор да корректор.
Механик, и штурман, и флагман «Недели»
[76]
,
Был шкипером смелым когда-то
И в бурю шел прямо к намеченной цели,
Теперь же обходит все рифы и мели —
Чем море печати богато.
Историк-романист шестнадцатого века
И романист-историк наших дней,
Малюту
[77]
выдает он нам за человека
И Аракчеева — за рыцаря идей.
В Абиссинию водил
Экспедицию,
Всё там видел, всюду был,
Но лишь женщин похвалил
Да полицию.