Пустое спрашивать у бури?
Пристали все: зачем, зачем? —
Затем, что то — в моей натуре!
Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.
Дева печально сидит, праздный держа черепок.
Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой:
Дева над вечной струей вечно печальна сидит.
Чуда не вижу я тут. Генерал-лейтенант Захаржевский,
В урне той дно просверлив, воду провел чрез нее.
С тех пор исполненный тревог,
Как на ноги крестьяне стали,
Он изумлен, что столько ног
Еще земли не расшатали.
С томленьем сумрачным Гамлета,
Но с большей верой, может быть,
Десятый год он ждет ответа
На свой вопрос: «Бить иль не бить?»
Свершив поход на нигилизм
И осмотрясь не без злорадства,
Вдались они в патриотизм
И принялись за казнокрадство.
Вперед я двигаюсь без фальши;
Ползну, отмеряю, и — дальше.
Живу смиренно здесь внизу,
Но все куда-нибудь ползу,
И доползти всегда в надежде —
Коль не раздавлен буду прежде.
Он, честь дворянскую ногами попирая,
Сам родом дворянин по прихоти судьбы,
В ворота ломится потерянного рая,
Где грезятся ему и розги, и рабы.
Друзьям бесстыдным лжи — свет правды ненавистен.
И вот они на мысль, искательницу истин,
Хотели б наложить молчания печать,
И с повелением — безропотно молчать!
Для творческих идей дух времени — препона;
От лучших замыслов получится урод.
Из мрамора резцом ваяют Аполлона,
Но разве вылепишь его из нечистот?
Служитель слова, я невольный чую страх
При мысли о иных в печати властных барах;
Всё грезится, что червь господствует в садах,
Что крыса властвует в амбарах.
Порой мягчит он голос свой,
Тупою злобой не пугая…
Напрасно! Зверя дикий вой
Эффектней речи попугая.
Он рос так честен, так умен,
Он так радел о меньших братьях,
Что был Россией задушен
В ее признательных объятьях.
Тебя уж нет!.. Рука твоя
Не подымается, чтоб херить, —
Но дух твой с нами, и нельзя
В его бессмертие не верить!..
Плуты, воры, самодуры!
Успокойтесь, отдохните
От бича литературы:
Вы отныне состоите
Под эгидою цензуры.
Блаженной памяти Красовский,
Восстав из гроба, произнес:
«Цензурный комитет московский!
В тебя мой дух я перенес!
Прими ж мое ты наставленье:
Чтоб избежать невзгод и бед,
Марай сплеча без сожаленья:
За это замечаний нет!»
О женщина тиранка!
В тебе, знать, сердца нет:
Даришь мне свой портрет,
А не билет из банка.
Торговля там куда как хороша:
От барышень — мильоны барыша.
Нынче Дытынковский, завтра Бережная,
Этой бакалеи уж судьба такая!
Старому изданью новые обложки
Барыша, конечно, не дадут ни крошки.
Тупица, скряга по натуре,
Торгаш, маклак в литературе,
Что общего меж прессой и тобой?
Скотинин ты и сердцем и душой.
И ума в нем нет начала
И нет глупости конца,
И ни разу не бывало,
Чтобы мысль затрепетала
На чертах его лица.
Я, друзья, женился; за женой впридачу
Взял ее семейство. Как я горько плачу!
Штук теперь пятнадцать у меня на шее,
И у каждой штуки новые затеи.
Тронулась супруга бедностью моею:
Стала посторонним вешаться на шею.
Дорого всё в мире
От белья до дров…
Дороги квартиры,
Значит, и любовь.
Даже в счастье этом
Бедняку отказ…
(Впрочем, по газетам
Бедных нет у нас.)
— Клянусь, я вас озолочу!..
— Нет, с вашим братом я знакома,
Я видеть денежки хочу…
— Ах, я забыл бумажник дома.
Здесь спит наш милый доктор Грим;
Его больные — рядом с ним.
Лежит здесь пастор Симеон;
Он проповедник был достойный.
Пошли, господь, ему тот сон,
Что нагонял на нас покойный.
Выдумку, о смертный,
Позабудь пустую —
Отыскать на свете
Истину нагую.
Не найдешь ты этой
Небылицы в мире.
Истина прикрыта —
Истина в мундире!
Грустно матушке России,
Грустно юному царю.
Царь покойный гнуть лишь выи
Дворню выучил свою.
Грустно! — думаю я часто
Про отечество отцов:
Незабвенный лет ведь на сто
Заготовил дураков.