«На что мне жизнь? Лишился я друзей,
Которые меня любить всегда хотели».
«Что ж, умерли они, к злой горести твоей?»
«Нет, живы, но разбогатели».
Прославился хозяйством Тит;
Убытку в доме он не терпит никакого:
И ест, и пьет, и говорит
Всегда на счет другого.
О, как болтаньем докучает
Глупец ученый Клит!
Он говорит все то, что знает,
Не зная сам, что говорит.
Змея ужалила Маркела.
«Он умер?» — «Нет, змея, напротив, околела».
Возможно ли, скажи, чтоб нежная Людмила
Невинность сохранила?
Как ей избавиться от козней сатаны?
Против нее любовь, и деньги, и чины.
Какой-то стихотвор (довольно их у нас!)
Послал две оды на Парнас.
Он в них описывал красу природы, неба,
Цвет розо-желтый облаков,
Шум листьев, вой зверей, ночное пенье сов
И милости просил у Феба.
Читая, Феб зевал и наконец спросил,
Каких лет стихотворец был
И оды громкие давно ли сочиняет.
«Ему пятнадцать лет», — Эрата отвечает.
«Пятнадцать только лет?» — «Не более того».
— «Так розгами его!»
Милая скляночка, свет долгошейка, с круглою дужкой.
Ты, что столько крат тешила в жизни меня,
Бахусу, музам всем и даже любови радела.
Шепчущей свахой мне, верной услужницей быв.
Добрая склян… ба! Да что ты, дружок мой?
Я как грузен стал,
Ты тут стала легка — этак ли дружно живут?
С забавным встретился сегодня я детиной;
За диво можно бы показывать его:
Петуший гребень у него
На голове ослиной.
О небо, пощади несчастного меня:
Пусть онемеет Гур иль пусть оглохну я.
В Париж приехал Сил, но с чем приедет к нам?
Ума не вывезет — кису
[55]
оставит там!
«Я так же, как солдат, отечеству служу,
Не правда ли?» — меня ты, Когтин, вопрошаешь.
Большое сходство я меж вами нахожу:
Тот кровь свою, а ты чернила проливаешь!
На древе сем висит Глупонов древний род.
И в том числе Глупон: какой премерзкий плод!
Гниет здесь гордая латынь.
Аминь.
Завоевателя натиснул камень сей.
Без пушек, без штыков, без труб и барабана —
Одними перьями чудесный крючкодей
Пределы своего распространил кармана.
Минерва росская велела в наказанье
«Тилемахиды» лист виновному прочесть.
О, вечно славное Великой подражанье!
О, духу кроткому монархов росских честь!
Взор отвращая свой от казней уголовных,
Се ныне Александр, наместо жертв их кровных,
Умея и без них пороки исправлять,
Две части Дибича «воинския науки»,
Стращая ужасами скуки,
Заставил нас читать.
Исправьтесь, воины, сим средством кроткой власти.
Или страшитесь третьей части.
«К чему так лаврами шатер мой украшают? —
Сказал светлейший князь. — Велите прочь их снять».
«Пожалуйте, — ему солдаты отвечают. —
Но что же пользы в том? Ведь вырастут опять».
«Что, есть у вас Кутузова портрет?»
«Без рамки пять рублей». — «О деньгах слова нет…
Пожалуй, кстати мне Платова, Витгенштейна,
Да их деяния». — «Прикажете связать?»
«Постой… «Записки»… Как? Манштейна.
«Науку побеждать»
Суворова… Люблю его сердечно…
Вот карту бы еще Италии я взял».
«Вам генеральную?» — «Конечно:
Я не полковник, генерал».
Под камнем сим лежит великий генерал.
Его солдаты не забудут
И долго, долго помнить будут.
Как он их палками бивал.
«Швейцар! Вот на! Возьми билет.
Да сделай, братец, одолженье,
Скажи, куда идти?» — «Уж кончилось затменье».
«И астроном ушел?» — «Он здесь!» — «Так нужды нет.
Он по знакомству не откажет
И на просторе все мне сызнова покажет».
Клариса, в чепчике степенном и в салопе,
Днем молится в церквах, бежит от мира прочь.
А ночью? О, она, подобно Пенелопе,
Что днем ни сделает, то перепортит в ночь.
У Лицемерина жена
Черна, скверна —
Медуза, верьте мне, красавица пред нею.
Но потому ль, что так она гнусна,
Супруг зовет ее всегда душой своею?
«Не знаю, как отмстить мне моему злодею,
Зоилу, демону!» — «Изволь, от всей души
Подам тебе совет: под притчею своею
Его ты имя подпиши».
«О, цензор! О, злодей!
Не пропустил элегии моей!»
«Как? Почему?» — «Да говорит, что в ней
Находит смысл двоякой.
Ну ты читал ее; ты, братец, сам поэт;
Скажи: двусмысленна ль?» — «Вот вздор! Да скажет всякой,
Что в ней и просто смысла нет».
Остановися, гражданин!
Под камнем сим лежит российский дворянин.
Его прапрадед жизнь окончил под Полтавой,
Дед под Кистрином пал со славой,
А под Бендерами отец убит ядром.
Его ж убил — ямайский ром.