Я русский дворянин,
Родился я в Малмыже,
Воспитан был в чужих краях.
И ах!
В России кончил дни! Но здесь мой только прах:
Душа моя в Париже.
Неведомский — поэт, не ведомый никем,
Печатает стихи неведомо зачем.
Смотря на лик сего героя,
Кто не прочтет на лбу: свободен от постоя.
Безрифмина совет:
Без жалости всё сжечь мое стихотворенье!
Быть так! Его ж, друзья, невинное творенье
Своею смертию умрет.
Вдали от храма муз и рощей Геликона
Феб мстительной рукой сатира задавил
[56]
;
Воскрес урод и отомстил:
Друзья, он душит Аполлона!
«Что это? — говорит Плутон, —
Остановился Флегетон,
Мегера, фурии и Цербер онемели,
Внимая пенью твоему,
Певец бессмертной Габриели.
Умолкни… Но сему
Безбожнику в награду
Поищем страшных мук, ужасных даже аду,
Соделаем его
Гнуснее самого
Сизифа злова!»
Сказал — и превратил, о ужас! в Ослякова.
Не странен ли судеб устав?
Певцы Петра — несчастья жертвы:
Наш Пиндар кончил жизнь, поэмы не скончав,
Другие живы все, но их поэмы мертвы.
О дивная судьбы игра!
В дни наши брак чудесный совершился:
Сын венчанного столяра
На внучке плотника великого женился.
Ах, как учен Дамис, весь мир наук,
Весь мир познаний им измерен!
Да, голова его порядочный сундук,
Но от которого, к несчастью, ключ потерян.
Арист, в наш нечестивый век,
Наперекор сатиру злому,
Есть целомудренной, есть трезвой человек;
Но тем обязан он неправому святому:
Желудку слабому и кой-чему другому.
Напуган светской пыткой,
С собой и для себя Клеон жить хочет век;
Прекрасно! если бы он не был человек,
А родился улиткой.
Сей корсиканец целый век
Гремит кровавыми делами.
Ест по сту тысяч человек
И … королями.
Мы несем едино бремя,
Только жребий наш иной:
Вы оставлены на племя,
Я назначен на убой.
Остра твоя, конечно, шутка,
Но мне прискорбно видеть в ней
Не счастье твоего рассудка,
А счастье памяти твоей.
В чем разноречит он с читателем своим?
Он пишет: «С нами бог!» — тот говорит: «Бог с ним».
Судья Грабилин занемог
И, лекаря призвав скорее,
Просил, чтобы ему помог,
Пиявицы приставя к шее.
Врач, усумнясь, сказал: «По мне,
Пиявки ставить — денег трата.
Ведь вряд ли примутся оне
На коже своего собрата».
Не создавало естество
Рож неопрятнее и хуже:
В ней отразилось божество —
Как солнца луч в болотной луже.
Прохожий, стой! Здесь Ботлер почиет;
Зри: надпись вылита из злата.
При жизни не обрел поэт
Своим талантом мецената.
По смерти в память скорбных дней
Ему воздвигли мавзолей.
Бедняк певец, тая в груди пермесский пламень,
О хлебе умолял — ему же дали камень!
Вот солнечные часы — ты видишь эту тень?
Она друзей изображает;
Она у стрелки — в ясный день,
А в мрачный — исчезает.
Мне жаль тебя, Дамон, хоть барски ты живешь
И на пирах роскошно угощаешь:
Чем больше за здоровье пьешь,
Тем больше своего теряешь.
Где взять друзей? Так думал я
Однажды сам с собою;
Женюсь — за молодой женою
Приданое — друзья.
Иван Петрович наш назначен в перевод.
Царю хвала и богу слава!
На Вятке будет он теперь давить народ,
На Вятке, не у нас, получит Станислава!
Иван Петрович наш назначен в перевод, —
Вот как судьба правдива стала:
И служба за царем его не пропадет,
И наша за богом молитва не пропала.
Как должен быть ему весь кодекс наш знаком:
Он то судья — то под судом.