В восторге возгласил: «О! Как дерзну, касаясь,
Снять с царского лица брады сребристый куст?»
Монарх ему в ответ: «Не отверзая уст».
Поймали птичку голосисту
И ну сжимать ее рукой.
Пищит бедняжка вместо свисту;
А ей твердят: «Пой, птичка, пой».
Когда тебе весы Фелица поручала
Заплакала она, как будто предвещала.
Что верными вовек их не видать:
Ты все их искривил, стараясь поправлять.
Как будто за разбой вчерашнего дни, Фрол,
Боярин твой тебя порол.
Но ништо, плут, тебе! Ведь сек он не без дела:
Ты чашку чаю нес, а муха в чай влетела.
Прохожий, здесь лежит Хантошкин — наш Орфей.
Дивиться нечему, — у смерти нет ушей.
Что ты лечил меня, слух этот, верно, лжив, —
Я жив.
Все хвалят искренность; всяк говорит: «Будь прям»,
А скажешь правду — по зубам.
Что ж делать? — Возносить моленье:
«О боже! положи устам моим храненье!»
К свободе Русь не подросла:
Не гни холодного стекла.
Не нужны сильному похвалки.
Не говори: «Побью». Ведь два конца у палки.
Одним языком нас владыка,
Двумя ушами одарил.
Зачем? — Догадка невелика:
Чтоб больше слушал ты, а меньше говорил.
«Ты под ручной заклад
Ссужаешь, милый сват,
Друзей твоих деньгами, —
Возьми жену мою, а дай мне сто рублей.
Я в срок, как водится меж добрыми друзьями,
Тебе их заплачу, ей-ей,
И неустойкой ты меня не опорочишь».
«Нет, братец, — отвечает друг. —
Ну, если да просрочишь,
Как сбыть ручной заклад твой с рук?»
Капниста я прочел и сердцем сокрушился:
Зачем читать учился.
Попам заграждена всегда во ад дорога —
Боятся дьяволы великих их затей
И мнят: когда в живых они едали бога,
То здесь немудрено поесть им всех чертей.
Не попусту Вольтер монахов ненавидел,
Недаром лил на них ток гнева своего:
Он в жизни, верно, то с досадою предвидел.
Что их воспитанник переведет его.
Все лица в «Мельнике» мне кажутся на стать.
Один лишь мерин в нем немножечко негоден,
Однако же и тот с натурой был бы сходен,
Когда бы автор сам взялся его играть.
Тафты, атласы и перкали,
Алмазы, жемчуги и кашемирски шали,
Линоны, кружева, батисты, тарлатан,
Да фунтов несколько притом белил, румян
В карете аглинской двухтысячной катают
И модной дамою сей сверток величают.
Портрет сей бесподобен!
Со мною скажет то весь свет.
Души в нем только нет;
Но тем-то более он с подлинником сходен.
Приемы их довольно грубы:
Они стараются чужие зубы
Как можно чаще вырывать,
Чтобы своим зубам доставить что жевать.
Как Злобин каменной болезнью захворал,
Причины оному никто не понимал.
Мне ж показалося не чудно то нимало:
Знать, сердце Злобина в пузырь к нему ниспало.
Ты знаешь все, мой друг, но кроме одного,
А именно, что ты не знаешь ничего.
Какое сходство Клит с календарем имеет?
Он лжет и не краснеет.
На Клита, верно б, я сатиру сочинил,
Когда бы стоил он бумаги и чернил.
Клав, борзый наш поэт,
Одною славою питается шесть лет:
Так мудрено ли же, что худ он, как скелет?
У Клита некогда спросил не помню кто:
«Зачем он охранять прилежно деньги тщится?»
А Клит в ответ ему на то:
«Боюся, чтоб друзей мне с ними не лишиться».
Нахальство, Аристарх, таланту не замена,
Я буду все поэт, тебе наперекор!
А ты — останешься все тот же крохобор,
Плюгавый выползок из гузна Дефонтена.
Как этот год у нас журналами богат!
И «Вестник от карел», и «Просвещенья сват»,
«Аврора» и «Курьер московский» — не Европы,
А грузный «Корифей» — дорожник на Парнас…
Какой для чтения запас!
А более для…
«Я разорился от воров!»
«Жалею о твоем я горе».
«Украли пук моих стихов!»
«Жалею я об воре».
Мне лекарь говорил: «Нет, ни один больной
Не скажет обо мне, что недоволен мной!»
«Конечно, — думал я, — никто того не скажет:
Смерть всякому язык привяжет».
Поэт Оргон, хваля жену свою не в меру,
В стихах своих ее с Венерою сравнял.
Без умысла жене он сделал мадригал
И эпиграмму на Венеру!
Один предобрый муж имел обыкновенье,
Вставая ото сна и отходя ко сну,
Такое приносить моленье:
«Хранитель ангел мой! Спаси мою жену!
Не дай упасть ей в искушенье!
А ежели уж я… не дай про то мне знать!
А если знаю я, то дай мне не видать!
А если вижу я, даруй ты мне терпенье!»
Стреляй, о милый враг, в два сердца, не в одно,
А иначе навек несчастливо оно.