И в церкви легко сказывал, прося со слезами,
чтобы он был в счете с ангельскими чинами
[45]
,
А ныне не то поет: рад бы скинуть рясу, —
скучили уж сухари, полетел бы к мясу.
Рад к черту в товарищи, лишь бы бельцом быти
[46]
,
нет уж мочи ангелом в слабом теле слыти.
ВТОРАЯ ПОЛОВИНА
XVIII ВЕКА
Зол ты, друг! Зла жена, дети злы, зла сватья;
Правда, игумен каков, такова и братья.
Кто рыж, плешив, мигун, заика и картав,
Не может быти в том никак хороший нрав.
Хоть, глотку пьяную закрыл, отвисши зоб,
Не возьмешь ли с собой ты бочку пива в гроб?
И так же ли счастлив мнишь в будущем быть веке,
Как здесь у многих ты в приязни и опеке?
Никак там твой покров <и черт и> сатана?
Один охотник сам до пива и вина,
Другой за то тебя поставит в аде паном,
Что крюком в ад влечет, а ты — большим стаканом.
Отмщать завистнику меня вооружают,
Хотя мне от него вреда отнюдь не чают,
Когда Зоилова хула мне не вредит,
Могу ли на него за то я быть сердит?
Однако ж осержусь! Я встал, ищу обуха;
Уж поднял, замахнул… А кто сидит тут? Муха!
Коль жаль мне для нее напрасного труда.
Бедняжка, ты летай, ты пой, мне нет вреда.
Случились вместе два Астронома в пиру
И спорили весьма между собой в жару.
Один твердил: Земля, вертясь, вкруг Солнца ходит;
Другой, что Солнце все с собой планеты водит;
Один Коперник был, другой слыл Птоломей.
Тут повар спор решил усмешкою своей.
Хозяин спрашивал: «Ты звезд теченье знаешь?
Скажи, как ты о сем сомненье рассуждаешь?»
Он дал такой ответ: «Что в том Коперник прав,
Я правду докажу, на Солнце не бывав.
Кто видел простака из поваров такого,
Который бы вертел очаг вокруг жаркого?»
Женился Стил, старик без мочи,
На Стелле, что в пятнадцать лет,
И, не дождавшись первой ночи,
Закашлявшись, оставил свет.
Тут Стелла бедная вздыхала,
Что на супружню смерть не тронута взирала.
Весь город я спрошу, спрошу и весь я двор:
Когда подьячему в казну исправно с году
Сто тысячей рублев сбирается доходу,
Честной ли человек подьячий тот иль вор?
Танцовщик! Ты богат. Профессор! Ты убог.
Конечно, голова в почтенье меньше ног.
«Я обесчещена», — пришла просить вдова.
Однако знал судья, кто просит такова.
«Чем?» — спрашивал ее. «Сегодня у соседа, —
Ответствовала та, — случилася беседа.
Тут гостья на меня так грубо солгала:
Уж ты-де во вдовстве четырех родила».
Судья ей говорит: «Плюнь на эту кручину;
Стал свет таков, всегда приложат половину».
Всем сердцем я люблю и вся горю, любя,
Да только не тебя.
Коль мыслишь, я любовь свою к тебе скончала,
Так ищешь тут конца, где не было начала.
Милон на многи дни с женою разлучился,
Однако к ней еще проститься возвратился,
Она не чаяла при горести своей,
Что возвратится он опять так скоро к ней,
Хотя ей три часа казались за неделю,
И от тоски взяла другого на постелю.
Увидя гостя с ней, приезжий обомлел.
Жена вскричала: «Что ты, муж, оторопел?
Будь господин страстей и овладей собою;
Я телом только с ним, душа моя с тобою».
Цыганку женщина дарила
И говорила:
«Рабенка я иметь хочу,
Ты сделай мне, я это заплачу».
Цыганка говорит на эту речь погану:
«Поди к цыгану».
Невеста за столом сидела.
Пора вести невесту на подклет
[47]
;
Во ужине ей нужды нет:
Не ради этого она венчалась дела,
Она и у себя в тот день довольно ела.
Зевает девушка, томя девичий взгляд,
И говорит: «Я мню, давно уже все спят».
В Венеции послом шалун какой-то был.
Был горд, и многим он довольно нагрубил.
Досадой на него венециане дышут
И ко двору о том, отколь посол был, пишут.
Там ведакгг уже о тьме посольских врак.
Ответствуют: «Его простите, он дурак.
Не будет со ослом у человека драк».
Они на то: «И мы не скудны здесь ослами,
Однако мы ослов не делаем послами».
Одной рукой он в шахматы играет,
Другой рукою он народы покоряет,
Одной ногой сразит он друга и врага,
Другою топчет он вселенны берега.
Прохожий, помоли всевышнего творца,
Что сей не разорил России до конца.
Коль безрассуден ты и нерадив собою,
Фортуны, коей нет, не называй слепою.
Не зная дела в-точь, не спорь с великим жаром.