Рико, Оскар и разбитое сердце

– Дети! – вскрикнула сзади фрау Далинг. Рядом со мной тенью возник Оскар. По моему бедру клацали пластиковые наручники, подарок ненавистного Б. Мама вырвалась от вышибалы, выбежала на пешеходную дорожку, подвернула высоченный каблук и грохнулась позади какой-то машины. Больше мне не было ее видно. На Карл-Маркс-штрассе все громче и громче выла сирена. Она приближалась, а фрау Далинг кричала:

– Дети! Дети!

Я протиснулся между машинами и кинулся на колени возле мамы. Она лежала в мокрой грязи. Лицо сморщено от боли. Одна сторона красивого платья превратилась в тряпку. Мамины волосы тут же вымокли под дождем.

– Рико… – простонала она, ощупывая лодыжку. И смотрела мне в глаза с таким отчаянием, что барабан у меня в голове со скрипом остановился.

А потом мама сказала что-то еще, но ее слова потонули в шуме. Оскар как бешеный орал на Бориса, который откуда ни возьмись вдруг появился рядом с клубом, и старался пнуть его по ноге.

Вой сирены становился все громче. Он чуть не разрывал мне барабанные перепонки. Миллионы капель дождя сияли синим и белым, как гигантский фейерверк. Из клуба высыпали возбужденно галдящие люди. Некоторые бежали так, будто за ними гнался черт. В основном это были мужчины. Но еще несколько молодых женщин, одетых примерно как мама. Одно платье особенно бросалось в глаза – синее, струящееся по стройной владелице, как вода, даже в дождь.

– Фред!

Ирина махала мне и пыталась пробиться к нам через толчею. И тут я заметил двух мужчин, которые вместе с громилой-вышибалой выносили на улицу пожилого человека. Кажется, без сознания. Его рубашка почти совсем расстегнулась и сползла. Из-под нее выбивались серебристые волосы, как недавно на бинго. Лицо герра ван Шертена было белым, как мел, и всё в красных пятнах. Губы открывались и закрывались в отчаянной борьбе за воздух, который почему-то не хотел проходить в его легкие.

Сирена наконец затихла. Но люди продолжали кричать и галдеть. По всей улице в домах загорался свет, и открывались окна. Подбежали санитары в бело-оранжевой форме с носилками и положили на них герра ван Шертена. Ирина схватила одного санитара за рукав и, перекрикивая шум, стала что-то ему говорить. Она показывала на меня и маму. Больше всего мне сейчас хотелось зажать руками глаза и уши. Крепко-крепко! Все это было уже очень чересчур. Но мои руки давно уже вцепились в мамино плечо. И старались поднять ее. Чтобы она не лежала в грязной луже. Поэтому я не мог не видеть, как мама плачет. И не мог не слышать, как она всхлипывает:

– Рико, о господи, Рико, солнце мое, ты даже не знаешь, что ты наделал!

* * *

Ирина впихнула Оскара, фрау Далинг и меня в свой автомобильчик. Потом сняла босоножки с высоченными каблуками и вместе с сумочкой закинула их на заднее сиденье к нам с Оскаром. «Скорая помощь» с герром ван Шертеном и мамой давно уже укатила в ночь. Мы поехали за ними в Урбанскую больницу. Ирина вела машину босиком, но все равно непрерывно ругалась на свое синее платье. Оно было очень узким и мешало ей двигать ногами. Когда мы остановились на светофоре у Германн-платц, Ирина попросту задрала его почти до самой попы.

Сидевшая рядом с ней фрау Далинг то и дело подкрепляла силы глотком минеральной воды из литровой бутылки – щедрого подарка Акгюнера. По ветровому стеклу туда-сюда мотались дворники. По боковым стеклам текли потоки воды. Ирина пристально смотрела на меня в зеркало. Она злилась.

– А что все-таки в клубе произошло? – спросил я осторожно.

Ее глаза сверкнули.

– Фред, я тебя любить, ты знай! Но еще один слово – и я тебя наподдать! Я разозлиться, теперь надо отозлиться обратно, ясно?

Светофор переключился на зеленый, как раз когда я размышлял, не выпрыгнуть ли из машины. До того было стыдно! Какое-то время мы ехали молча. На Гриммштрассе Ирина решительно затормозила у обочины. Затянула ручник и обернулась назад.

– Так, все слушать сюда! Я не хотеть ничего знать, ясно? От это только злость. Почему вы стоять на улице посреди ночь? Это было для больной старикан и для Таня? Но я ничего знать не хотеть, ясно?

Я кивнул.

И Оскар кивнул.

И фрау Далинг.

– Хорошо. Так что же было в клуб? – Ирина тяжело вздохнула. – Я видеть пожилой человек, когда идти в склад принести шампанское, да? Открывать дверь – там свет. Странно, думать я, но такое бывать, да? Вдруг из тень выходить этот старый хрыч, ни говорить ничего, и вообще ничего. Может, он заблудиться на путь в туалет, думать я – потом. Но тогда я ничего не думать. Я от шок кричать. Супершок. Я кричать как маленький свин и звать Борис, ясно?

– Ясно, – сказали мы хором.

– Хорошо. И кричать, и кричать. Я русская, у мне легкие сильны. Старый хрыч глядеть и тоже в шок, ничего не говорить. И вдруг хвать с полка пакетик орехи, пакетик разорвать, орехи глотать, а я думать – ну чокнутый! Красть орехи тут, а в клуб они бесплатно! Тут приходить Борис и кто-то еще, но поздно, старый хрыч глаза закатить и – хлоп!

– У него аллергия на орехи, – сказал Оскар.