Ревность

Джон, обогнав «Комаро», притормозил, резко вывернул руль и рывком вернул его в прежнее положение, развернув машину на сто восемьдесят градусов, проехал немного вперед и остановился. Милз выскочил из «Комаро», сжимая кулаки. Джон, схватив фонарь с длинной ручкой, похожий на дубинку, толкнул дверь и рванулся навстречу. Сверкнула молния, Радченко видел широкую спину Джона, поднятую руку и фонарь, занесенный над головой. Радченко сорвался с места, прыгнул на асфальт. Дождь припустил с новой силой, ветер поднялся такой, что мог запросто сбить с ног.

Стало совсем темно, освещенным оказался участок дороги, куда падал свет фар «Импалы». В полосу света попадали ноги человека, неподвижно лежащего на асфальте. Правый ботинок слетел и потерялся в темноте. Радченко хотел что-то сказать, но подумал, что все слова сейчас — пустой набор звуков. Джон ехал сюда не за тем, чтобы понаблюдать, как Милз готовит ужин и копается в гараже, у него были другие планы. Джон сотрудник ФРБ, хоть и бывший, и отдает себе отчет в том, что делает.

Рот Милза был открыл, на лбу, вдоль линии роста волос рассечение от удара фонарем. Из раны сочилась кровь, она, мешаясь с водой, заливала левую часть лица и глаз. Джон наклонился, заковал Милза в наручники, и, покосившись на Радченко, сказал:

— Помоги. Одному неудобно.

Они ухватили Милза за плечи и ноги, кое-как затолкали на заднее сидение «Импалы». Джон сел за руль и через четверть часа притормозил перед закрытыми воротами из железных палок. Он вышел и долго возился с ржавой цепью, заменявшей замок. Милз пришел в себя и копошился сзади, как навозный жук, стонал и ругался последними словами. Он хватался окровавленными ладонями за передние сидения и подголовники кресел, пытался сесть, но ничего не получалось. Он плохо видел, кровь заливала глаза, и плохо соображал после тяжелого нокаута.

Джон справился с цепью и, злой и мокрый до нитки, вернулся.

* * *

Проехали узкой дорогой, остановились на пустыре. Радченко вылез первым и посветил фонарем в темноту. В нескольких ярдах огромная яма, на дне которой стояла вода. Судя по отвалам земли и щебня, здесь собирались строить то ли новый дом, то ли конюшню, то ли большой гараж. Джон сграбастал Милза за ворот куртки, дотащил до края ямы и лягнул его так, что у пленника подломились ноги, и он опустился на колени. Чтобы разговор шел веселее, Джон влепил Милзу пару пощечин.

— Мы с тобой прошлый раз не закончили беседу, — прокричал Джон. — Вот я и вернулся. Ну, чтобы еще немного поболтать. Ты не против?

— Ублюдок — прокричал Милз.

— У меня пара вопросов. И ты на них ответишь прямо сейчас.

— Пошел к черту, урод, — крикнул Милз, голос дрожал и срывался. — Я лучше сдохну, чем скажу хоть одно слово… Будь ты проклят.

Одной рукой Джон сжал горло противника, открытой ладонью ударил его по лицу справа и слава. Майлз что-то закричал. Джон ударил его кулаком по шее. Радченко отвернулся, он старался думать о чем-то приятном, отдыхе на море или прогулке в лесу.

Помнится, прошлой осень с Галей они гуляли в чудесно месте, это в двух часах езды от Москвы. Прозрачная березовая роща, закатное солнце, желтая листва под ногами… Он видел лицо жены, молодое и счастливое, видел ее улыбку. На том приятные воспоминания обрывались, словно старая тронутая тленом кинопленка. Вместо леса и моря Радченко видел фотографии, где Галя в обнимку с Павлом Хохловым, этим бродячим куском дерьма, бежала по людной улице и садилась в такси.

— Свети сюда, — закричал Джон. — Я ни хрена не вижу. Сюда…

Радченко направил световой круг фонаря на Милза. Тот стоял на коленях, на голове у него был пластиковый пакет, Милз мычал, тряс руками, закованными в наручники. Он задыхался и, кажется, готовился умереть. Джон сорвал пакет с головы. Милз, хватая ртом воздух, повалился на мокрую траву. Джон задал пару вопросов, вместо ответов получил оскорбления и проклятья, и снова натянул пакет на голову.

Мужества Милзу хватило на десять минут. Когда Джон в очередной раз позволил своей жертве сделать несколько глотков воздуха, лицо Милза свело судорогой, из горла вырвались стоны и всхлипы. Радченко стоял в какой-то глубокой луже, потому что сухого места не было. Он светил фонарем в лицо Милза, бледное, перекошенное от злости и страха близкой смерти.

— За каким чертом ты дал моей жене деньги? — крикнул Джон.

По-прежнему дождь лил как из ведра, за холмами небо озарялось всполохами молний, грохотало так, что, кажется, небо вот-вот обрушится на землю, и вместе с землей исчезнет навсегда где-то в преисподней, в черном беспросветном мраке.

Ветер надувал куртку Радченко пузырем, приходилось широко расставлять ноги, чтобы сохранить равновесие. Этот ветер уносил в темноту вопросы, которые отрывисто выкрикивал Джон и ответы Милза. Радченко испытывал приступы тошноты, было холодно. Милз, стоя на коленях, говорил быстро и сбивчиво. Делал паузы и снова говорил без остановки, не дожидаясь вопросов. Джон прокричал, близко наклоняясь к Милзу: